Прапорщик Деак не любит нилашистов. Ведет богемный образ жизни, весел, и не поймешь, когда он шутит и когда говорит серьезно. Свободное время проводит у своей невесты, иногда ходит в ресторан «Семь князей». А если настроение очень хорошее, даже играет на рояле. Больше всего церковную музыку.
— Благодарю, — сказал Герман и повернулся к Шимонфи.
— Ну что, господин капитан? Вы все еще продолжаете настаивать на своем освобождении от должности или поможете нам изловить агента по кличке Ландыш?
Шимонфи смущенно смотрел в пространство перед собой. Обвинения против Габора были действительно тяжелые. Заподозрить Деака вполне логично, только разве Габор мог обмануть и его? Но если это все же так, тогда он, Шимонфи, не имеет права жить дальше. Надо узнать правду, чистую правду. И если Габор в самом деле обманул его, Шимонфи знает, что предписывает честь и долг офицера.
— Прошу располагать мною, господин полковник, — сказал он негромко.
— Очень хорошо, господин капитан. Иного ответа я и не ожидал от вас. Выполняйте указания майора Мольке. А сейчас идите и соберите группу. А вы, — повернулся он к Мадяри, — объявите офицерам следственной группы решение вождя нации.
Они остались вдвоем — полковник Герман и майор Мольке. Майор ожидал несколько мгновений: может быть, полковник скажет ему хоть несколько слов признательности, — мол, браво, майор, в вас я не ошибся. Но тщетно он ожидал. Герман рассматривал инкрустацию на крышке письменного стола и молчал. Пауза явно затягивалась, и Мольке не знал, чем ее объяснить. Стараясь скрыть свое смущение, заговорил первым, изображая непринужденность:
— Такого оборота дела Шимонфи явно не ожидал. Странный парень. Рассчитывать на него нельзя, но я не возражаю, чтобы он оставался здесь… Хотя бы ради того, чтобы мне легче было контролировать его поведение. — Пронзительные голубые глаза полковника уже вцепились в лицо майора, и это еще сильнее повергло Мольке в замешательство. Но Мольке не хотел сдаваться. — Могу я вас чем-нибудь попотчевать; господин полковник? Французский коньяк? Абрикосовая водка? — И, не дожидаясь ответа, направился к бару, где держал напитки. — Я думаю, сегодня мы заслужили.
Полковник вынул изо рта сигару.
— Вы полагаете?
Мольке приблизился с бутылками к столу. На его губах замерла смущенная улыбка.
— Да, господин полковник, сегодня мы заслужили. Я расставил Деаку ловушку, и ему уже не выскочить из нее. Разрешите наполнить, господин полковник?
Полковник Герман кивнул, затянулся сигарой, выпустил дым.
— Мне абрикосовой, Мольке.
Запах абрикосовой водки ударил в нос, полковник пододвинул к себе рюмку и сильно сжал в пальцах, словно хотел ее раздавить. Но пить не стал. Он поднял взгляд на Мольке. Гладкая розоватая кожа на лбу теперь побагровела, огоньки в глазах замерли, словно камешки.
— Послушайте, Мольке! — сказал он. — Вы поставили меня перед свершившимся фактом. Что ж, я принял предложенную вами игру…
— Господин полковник…
— Не перебивайте меня, Мольке. — Майор замолчал, дисциплинированно вытянулся, сжал губы. — В прошлом году по просьбе генерала я взял вас к себе, Мольке. Тогда вы избежали отправки на фронт и всего, что связано с отступлением. Теперь я пожалел, что дал согласие. Очень пожалел. Не интересует вас, Мольке, конечная победа империи. Всегда только ваша личная победа! И эта должность тоже нужна вам только для того, чтобы до конца натешиться и утолить свою страсть к азарту, к игре, чтобы вам вести поединки умов с подозреваемыми. — Он заговорил громче, но голос его еще не достиг уровня крика. — Потому что господин майор Мольке намерен сделать карьеру. — Он помолчал несколько секунд, окинул взглядом побледневшего майора и продолжал с новой силой. — Мольке, — уже шипел сквозь зубы полковник, — мне надоели ваши детские игры. Надоели, потому что у меня тоже есть начальники, и они этих игр не понимают. Не понимают, почему этот Ландыш до сих пор не сорван и не выкинут на помойку. Скажите, Мольке, сколько политических заключенных эти ваши «ландыши» ухитрились выкрасть из тюрьмы начиная с сентября?
— Пятерых, — на память отвечал майор, но тотчас же поспешно добавил: — Но не у меня.
— «Не у меня»! — насмешливо повторил Герман. — Вот видите, Мольке? Именно «не у вас». Вы думаете не об общих интересах империи! — Голос его стал жестче, слова громыхали: — У нас! Понимаете? У нас, немцев! А вы относитесь к их числу. Сколько эшелонов взорвали группы Сопротивления?
— Два.
— А где сейчас находится фронт?
— На линии Кошице, Мишкольц, Сольнок, Кечкемет.
— Теперь вы понимаете, о чем идет речь? — почти с отчаянием воскликнул Герман. — Ежедневно сотнями гибнут наши лучшие офицеры… — Он посмотрел в упор на майора, в глазах его сверкнули слезы, но он совладал с собой. — И в их числе мой единственный сын. А тем временем майор Мольке, видите ли, ведет свой очередной «поединок умов» с Ландышем. Сегодня 27 октября. Завтра в полночь вы положите мне на стол полное признание уже арестованного нами Ференца Дербиро и, увы, еще пребывающего на свободе Габора Деака. А в половине первого завтра же вы приведете в исполнение смертный приговор обоим. Так решил господин генерал, и я рад этому его решению.
Подавленный Мольке слушал приказ. Он чувствовал почти физически, как Герман растаптывает пусть занявшую месяцы, но великолепно продуманную и хорошо организованную работу. Нет, он никогда не согласится с таким приказом.
— А если они откажутся признаться? — спросил он.
— Тогда вы, майор Мольке, — решительно сказал полковник, — следующим утром отправитесь на фронт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32