— Ты, Виктор, конечно, человек умный, офицер. Но люди в законе живут иначе. Мы найдем его. Понял, Семен?— А то! Позволь водочки, Собан, замерз нынче.— Пей. И всех ребят по малинам и мельницам, пусть ищут. Я тоже кое-куда съезжу.— Ты, Семен, принес, что я просил? — спросил Копытин.— А то! Витя, все готово.Он протянул Копытину два паспорта с эмблемой Международного Красного Креста.Копытин раскрыл, посмотрел:— Ловко сработано.— Это тебе не у Деникина, — заржал Собан, — у нас фирма.
Фролов спал чутко. Сторожей у него не было. Он сам да авторитет в жиганском мире охраняли его добро. Поэтому когда в окно заскребли, проснулся сразу. Прямо на белье накинул пальто, сунул в карман наган. К окну подошел, всмотрелся в темноту. В черном проеме забелело лицо. Появилось и исчезло.— Ты, Колька? — сказал Фролов тихо и пошел отпирать черный ход.Собан сидел в комнате за столом, не снимая шубы.— Сдохнешь ты скоро, Каин, куда деньги денешь? Живешь, как червь. Тьфу!— Ты не плюйся, чего спать-то не даешь. Это, Коленька, голубчик, у тебя денежки, а у меня так, на хлебушек.— «На хлебушек», — передразнил Собан, — сколько ты через меня поимел?— То все прахом ушло. Война да революция.— Тоже мне Рябушинский, заводы отобрали.— Ты чего, Колечка, пришел, старика ночью пугаешь?— Что тебе, старое падло, недавно приносили?— Да кто принесет, кто, Коленька?— Темнишь, старый гад.Собан вскочил, надвинулся угрожающе.— Ты фуфель не гони, знаешь Студента? Говори, падло старое, иначе…Лицо Собана пятнами пошло, заиграли на скулах желваки.И вдруг распрямился старичок. Ласковость с лица как смыло. Глаза жесткими стали, страшными. Зверь стоял перед Собаном, хоть и старый, но зверь, по-прежнему опасный и сильный.— Ты на кого прешь? Да когда ты еще по карманам щипал, я уже шниффером был. Забыл, кто тебя в дело взял? Я за себя еще ответить могу на любом толковище, да и есть кому за меня мазу держать.Отодвинулся Собан, сник:— Да разве я…— А если так, так какое у тебя ко мне слово?— Студента знаешь? Питерского.Фролов пожевал губами:— Мои дела ты знаешь, Собан, я на доверии живу. Вещь могу тебе одну продать.— Сколько?— Больших денег стоит.Собан бросил на стол пачку денег.— Мало.— На, гад старый, подавись, — Собан вывернул из кармана кучу кредиток.Фролов аккуратно собрал их. Сложил в одну пачку. Потом встал, открыл буфет, положил перед Собаном футляр. Две золотые буквы — Г и В — переплелись на крышке.Собан раскрыл футляр.— Ожерелье ушло в тот же день. Но футлярчик можешь хозяину отдать.— Где?— В кафе «Бом» на Тверской, он там по моей наколке человека пасет.
Странное это было кафе — «Бом». Воздух в нем слоистый от табачного дыма, стены давно свой цвет потеряли, размазаны, расписаны, заклеены обрывками афиш.Народу в нем всегда полно. Актеры, журналисты, писатели, поэты, сторонники различных фракций, и так, праздные, бездельные люди.Приходят сюда поговорить, узнать новости, посплетничать или просто побывать на людях.Поэты сюда приходят вечером, тогда чтение стихов, споры гвалт.А сейчас на пустой эстраде гармонист в узорной борчатке играет старые вальсы и романсы. Хорошо играет. Голос гармошки, резковато-нежный, щемящий, заполняет зал воспоминаниями о прошлом: о покое, стабильности, сытости, счастье.Копытин и Семен сидели в самом углу. Пили желудевый кофе с сахарином. Больше здесь ничего не подавали.— Вот он, — сказал Семен и приподнялся.— Сиди, — Копытин дернул его за пальто.В кафе вошли Данилов и Нина. Выбрали свободный столик, сели. Официант, не спрашивая, грохнул на стол две чашки с кофе.Данилов попробовал, поморщился, выплеснул обе чашки на пол. Достал из кармана пальто бутылку «бенедиктина», налил сначала Нине, потом себе.Нина внимательно оглядывала зал. Увидела в углу у эстрады лохматого, длинноволосого человека, пошла к нему.Данилов мелкими глотками пил ликер.Копытин встал с чашкой в руке, пересек зал, сел на свободный стул. Нравы здесь были простые. Взял бутылку ликера, налил. Данилов прищурившись глядел на него.— Вы художник? — спросил Копытин.— В некотором роде. А вы?— Я поэт.— Соблаговолите назваться, возможно, я читал ваши стихи.— Гумилев, — Копытин дернул щекой. На таинственном озере Чад,Посреди вековых баобабов,Вырезные фелуки спешатНа заре величавых арабов, начал читать Данилов. По тенистым его берегамИ в горах, у зеленых подножий,Поклоняются древним богамДевы жрицы с эбеновой кожей, продолжил Копытин.— Браво, господин Гумилев, вы помните свои стихи, — Данилов прихлебнул глоток.Подошла Нина:— Пошли, Олег, все в порядке.— Желаю вам успехов в поэзии, — Данилов встал, поклонился и пошел к выходу.Копытин, прищурившись, с ненавистью смотрел им вслед.— Попался бы ты мне под Тихорецкой, сопляк, — прошептал он и дернул щекой.
Данилова и Нину догнал извозчик:— Прошу, барин!— Поехали? — спросила Нина.— Нет. За нами вертлявый идет.Они шли по улице. На Триумфальной площади сели в трамвай. Потом пересели в другой. Семен неотступно сопровождал их.На Сокольническом кругу вышли из трамвая, пошли к дачам. Семен, прячась за деревьями, сопровождал.Данилов с Ниной по узкой тропинке прошли к даче, открыли и заперли за собой калитку, поднялись на крыльцо. Семен стоял до тех пор, пока на втором этаже не загорелись окна.Копытин и Ольга Григорьевна стояли в прихожей огромной барской квартиры на Остоженке.— Милая Олечка, вот ваши паспорта, — Копытин протянул ей документы.— Вы наш добрый гений, Виктор. Как, как я отплачу вам?— Завтра после восьми я заеду за вами на авто.— Вы гений, добрый ангел, как я отплачу…— Потом, милая Олечка.— Нет, сейчас, сразу. Слышите, Виктор. Муж придет позднее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24