Молчала только гора. Витембергские камнеломы не работали нынче. Можно
было подумать, они прислушиваются к городу, к проклятому, ненавистному
ору, который несется оттуда.
Расскажи ему!
Расскажи ему!
Лес, долина, поросшее корявыми деревьями плоскогорье - все звенело
гулким эхом.
Отца это здорово разозлило. Покраснев от ярости, он орал и колотил
кулаком по спинке кровати.
Цыц, бездельники! Цыц, засранцы!
Цыц у меня!
С разных сторон доносились приглушенные смешки; однако город вдруг
снова затих. По небу плыла заблудившаяся пухлая туча с золотистой кай-
мой, темная в середине. Вот она закрыла солнце; огромная тень скользнула
по городу. Словно предупреждение об опасности, подумал я. Отец, сгорбив-
шись, мучительно кашлял. Под ним скрипели пружины. В такие минуты из
лопнувшего матраца сыплется на пол тонкая древесная пыль.
Расскажите, снова попросил я, умоляюще наклонившись к нему, и меня не
интересовало уже, слышат ли меня люди, не смеются ли они надо мной.
Отец протянул ко мне худые, костлявые руки.
Отнеси меня к окну.
Я взял его в охапку и поднял - в нем уже не было и пятидесяти килог-
раммов. Мы подошли к распахнутому окну, и как раз в этот миг перед окном
лопнула и выбросила лепестки набухшая почка миндаля. Ветка была совсем
близко; отец потянулся через коричневый, свежепокрашенный подоконник и
внезапным движением сорвал ее. Пальцы его ощупывали, мяли светлые, шел-
ковистые лепестки. Вдруг рука его сжалась в кулак и задрожала.
Скажи, ты уже... делал?
И показал, что он имеет в виду. Худая рука его с зажатыми в кулаке
свежими, но уже измятыми лепестками ходила туда-сюда на фоне синего, да-
лекого неба. Мне не хотелось, чтобы меня слышали, и я только кивнул: да.
Но напрасно. Отец кричал как оглашенный.
Ну, и сколько раз?
Он почти вплотную приблизил ко мне лицо; я вдыхал воздух, который он
выдыхал.
Три... не четыре, прошептал я. Последний раз не вышло.
Это было здесь, в городе?
Да, здесь.
С одной и той же женщиной?
С одной и той же девушкой.
А когда не вышло, тебе было грустно, да?
Грустно, ответил я.
Как сейчас?
Я не ответил.
Мать ты помнишь еще, а?
Помню.
Помнишь, однажды мы чуть было не поднялись на гору? Не знаю, что та-
кое было в тот день с твоей матерью. Ранним утром она вдруг сказала...
Стояла осень, слякотная, с холодным туманом; с обожженных инеем листьев
капала тягучая влага. В общем, она сказала: давай поднимемся на гору. Не
сказала - потребовала. С ней была просто истерика. И даже гора словно
как-то странно гудела издали. Туман мало-помалу рассеивался; тяжелые ис-
парения превращались в невесомую дымку. На миндальных деревьях, словно
жемчужины, сверкали крупные капли. Я пел тебе, помнишь?
Помню.
И мы пошли. В плетеной корзине лежали толстые, с мясными прожилками
ломти сала, вареный язык с острой приправой, ветчина, брынза с зеленью,
сыр, золотистые булочки, красное вино. Порезанный кружочками лук, тугие,
готовые лопнуть помидоры. Виноград. Да, виноград тоже был. Светлый и
темный. А между огромными, полукилограммовыми гроздьями - горький мин-
даль. Помнишь?
Помню.
Мы миновали заставу, вышли из города. Свет солнца был таким мягким и
шелковистым!.. Лес словно ждал нас. Мать убежала вперед, и хотя звонкий
смех ее на извилистой, окаймленной лиловатой ежевикой тропинке слышался
вроде бы совсем близко, мы догнали ее только в овраге, где шумел поток.
Она стояла на блестящих, омытых течением валунах, глядя на стреми-
тельную, в клочьях пены воду, и качала головой. С юбки ее падали капли.
Тело мужчины застряло между камнями; одна рука его торчала из воды,
словно прося о помощи. Должно быть, поток загнал его в эту щель нес-
колько дней назад. На нем был синий комбинезон витембергских камнеломов.
Лицо было разбито до неузнаваемости. Не то чтобы у нас был шанс его
опознать... но все-таки. Мертвое лицо легче увидеть, чем представить.
Ты тогда спросил: значит, вот что такое мертвый? Помнишь?
Помню.
Потом мы похоронили его. Уже смеркалось, когда нам удалось найти поб-
лизости поляну с более или менее мягкой, влажной почвой и вырыть могилу.
Мать плакала. А ты спрашивал: значит, вот что такое похороны? Ты бегал
вокруг ямы и кричал. И все хотел спрыгнуть туда. Помнишь?
Помню.
Потом ты попросил, чтобы тебе отдали комбинезон. Камнелома мы бросили
в могилу голым. Помнишь?
Помню.
Где тот комбинезон?
В комоде... В нижнем ящике.
Надень его и иди.
Я смотрел на него, не веря, что он в самом деле этого хочет. Но отец
лишь улыбался и кивал, и казалось, он рад, что ему удалось сказать такую
длинную речь.
Давай, давай. Делай, что говорят. Все будет в порядке.
Комбинезон был как раз на меня - словно по мерке сшит. Девятый раз-
мер, блекло-синий цвет. Я встал перед отцом, он заставил меня повер-
нуться несколько раз, потом довольно похлопал по спине.
Хорошо. Все как надо, парень. А теперь поцелуй меня и иди.
Я поцеловал его и отправился.
Я думал о том, что сказал напоследок той девушке. Фамилия у нее была
- Камнелом; у нее были длинные черные волосы, выпуклый мягкий живот,
подрагивающие, округлые ляжки. Я сказал ей: иногда мне кажется, будто я
знаю все. Конечно, я хвастался. Она посмеялась надо мной и была, навер-
ное, права. Да, права, хоть я и твердил свое, упрямо, будто ребенок. Я
сказал ей: поверь, бывают минуты, когда человек знает все. Но об этом -
что он знает все - он в ту минуту не думает. Он поймет это позже. Но
мгновение, когда он знал все, он запомнит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10