Обязательно
поговорю, если придет. Наверно, ей захочется взглянуть на могилу. Я ни
разу еще могил не копал; зверей, правда, хоронить приходилось, но чело-
века - ни разу. Это будет первая могила, для отца. Она будет красивой, я
посажу там цветы: розы, гиацинты, гвоздики, тюльпаны.
Надо было мне передать с тем человеком, чтобы прислали черенки роз и
цветочные семена. Это уже сегодня случилось, ранним утром, когда я упа-
ковывал на дворе ненужную теперь отцову одежду: я вдруг обнаружил, что
кто-то стоит в тени, на опушке. Он пришел незаметно, как дневная жара.
Я к Копфу, сказал человек и вышел на свет.
Я давно не видел других мужчин - и теперь лишь молча смотрел на него;
смотрел, какой он высокий. Как отец. Его светлое, в шрамах лицо окаймля-
ла рыжевато-каштановая подстриженная бородка; он был скорее плотным, чем
толстым, и носил такую же зеленую рубаху с костяными пуговицами и такие
же зеленые штаны, какие присылали нам снизу, из деревни. Люди такие кра-
сивые! Человек улыбнулся и подошел ко мне.
Я к Копфу, повторил он.
Только теперь я увидел, что сапоги его тоже такие, как наши: корот-
кие, черные, резиновые, с белой суконной полоской по широкому верхнему
краю.
Отец умер, сказал я. Человек перешагнул через веревку, на которой
паслась коза, подошел еще ближе - и тут заметил покойника.
Когда?
Сегодня. На заре.
Он смотрел в землю. Вокруг валялись разбросанные инструменты, черенок
лопаты, грабли, несколько банок с бобовыми консервами, щепки; теперь все
это было уже мое.
Что теперь делать будешь? В деревню вернешься?
Надо похоронить его.
А потом?
Здесь останусь.
Один будешь жить?
Я пожал плечами: само собой.
Он подошел к отцу, присел рядом, смахнул с его лица лист лопуха. Дол-
го смотрел в мертвенно-белые глазницы; отец лежал очень бледный, на рес-
ницах его поблескивала роса, по лбу ползали мелкие рыжие муравьи. Чело-
век закрыл отцу глаза; губы его шевелились, шепча что-то. Я протянул ему
лопух.
Положите обратно, пожалуйста. Он так хотел.
Человек выпрямился, вытер о штаны волосатые руки - сначала ладони,
потом тыльные стороны. На штанах остались влажные полосы. Теперь он изу-
чал мое лицо. Набрал воздуха в грудь, медленно выпустил. Голос у него
был глубокий, привыкший к доброте.
Только вот что: норма останется прежней.
Не беспокойтесь, я знаю.
Он потряс головой. Странно было, что он так удивлен.
И что, совсем ничего не изменится?
Все останется, как было.
Человек двинулся прочь. Он опять был в тени, когда я крикнул вдогон-
ку.
Вы кто?
Младший брат Копфа, ответил он, но лица его я уже не видел.
Консервов бобовых больше не надо, крикнул я снова.
Человек кивнул, постоял несколько секунд на опушке - и исчез в лесу.
Я знал, теперь отца можно хоронить. Солнце поднималось все выше, дымка
над лесом растаяла. День опять будет жаркий. Очень жаркий. Сейчас я ко-
паю яму. Земля тут каменистая, дело движется медленно.
Первая сказка
Тебе четырнадцать, прошептала мать, четырнадцать. Так и скажи, если
спросят.
Мальчик не отвечал; он зажмурил глаза и старался не думать о той дев-
чонке. Автобус на неожиданном крутом повороте резко затормозил и затем с
трудом набрал прежнюю скорость. Шофер выругался. Они только что пересек-
ли границу; на севере громоздились могучие горные кручи, недалеко от до-
роги проплыли руины какой-то крепости, за нею мелькнул взорванный виа-
дук; наконец за грязным стеклом потянулся лес - бескрайние угрюмые
ельники, полумрак, тишина, нервный трепет в листве, нигде ни живой души.
Четырнадцать, понял, сказала мать.
Мальчишка опять не ответил. Перед ними сидел вонючий, в засаленной
шляпе мужик. Он как раз обернулся, открыв в широкой ухмылке все свои
желтые, с чернотой зубы. По лицу его ползали мухи, он иногда прогонял
их, взмахивая рукой, - и все ухмылялся, ухмылялся, будто ему за это пла-
тили. Мальчик вытащил свой складной ножик, раскрыл его и сверкающим лез-
вием стал пускать зайчиков. Девчонка сидела через проход; она ехала од-
на, волосы у нее были светлые, золотые, как солнечный свет. Она бросила
взгляд на ножик, потом на мужика в шляпе; но лицо ее было неподвижным,
словно она старалась сохранить какую-то тайну. Впереди разместились
семьи мешочников, там кто-то громко храпел. Вокруг сплошь были чужие,
незнакомые, пахнущие потом люди. Заплакал младенец, потом замолчал вне-
запно. Кто-то напевал, повторяя все время одну и ту же мелодию. Выбрав-
шись из леса, автобус снова замедлил ход и теперь держал скорость не
больше пятидесяти километров. Все время, пока они ехали, мальчик предс-
тавлял, как он совокупляется с белокурой девчонкой. Вот только мужик в
шляпе то и дело оборачивался назад. Он глазел на огромные груди женщины,
причмокивал, хлопал себя по лицу, отгоняя мух, и ухмылялся. Как-то у
лестницы, ведущей в подвал, мальчику довелось подслушать соседей. Они
рассказывали друг другу, какие у его матери тяжелые и большие груди: она
даже, слышь-ка, два лифчика носит, а тот, который внизу, еще укреплен
блестящей проволокой. Той ночью мальчик встал, подобрался к материной
постели и посмотрел, какой у нее лифчик.
Девчонка вдруг приподнялась и, вытянув шею, напряженно воззрилась ку-
да-то вперед. Потом натянуто улыбнулась, покосившись на мальчика: видно,
ничего не увидела. Окна в заржавленных металлических рамах густо запоте-
ли от тяжелого воздуха, пропитанного кислым запахом пота, а ветровое
стекло было слишком далеко отсюда.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10