Она
зарабатывала на жизнь переводами. С большим трудом ей удалось добиться
разрешения переводить письма Рубенса (16), а не Ромена Роллана. Она спросила
меня, знаком ли я с этими письмами. Заговорили о Ренессансе. Мне было
интересно узнать, является ли для нее этот период реальным историческим
прошлым, населенным живыми, несовершенными людьми, или идеализированным
образом некоего воображаемого мира. Ахматова ответила, что, конечно,
последнее. Вся поэзия и искусство были для нее - здесь она заимствовала
выражение Мандельштама - чем-то вроде тоски по всемирной, всеобъемлющей
культуре, как ее представляли Гете и Шлегель. Эта культура, претворяющая в
искусство природу, любовь, смерть, отчаяние и страдание, является своего
рода внеисторической реальностью, за пределами которой нет ничего. Вновь и
вновь она говорила о дореволюционном Петербурге - городе, где она
сформировалась, - и о бесконечной темной ночи, под покровом которой уже
многие годы протекает ее жизнь. Ахматова ни в коей мере не пыталась
пробудить жалость к себе, она казалось королевой в изгнании, гордой,
несчастной, недосягаемой и блистательной в своем красноречии.
Рассказ о трагедии ее жизни не сравним ни с чем, что я слышал до сих
пор, и воспоминание о нем до сих пор живо и больно. Я спросил Ахматову, не
собирается ли она написать автобиографический роман, на что та ответила, что
ее биография - в самой ее поэзии, в особенности, в "Поэме без героя". Она
вновь прочитала мне эту поэму, и я опять умолял дать мне ее переписать и
вновь получил отказ. Наш разговор, переходящий от предметов литературы и
искусства к глубоко личным сторонам жизни, закончился лишь поздним утром
следующего дня.
Перед своим отъездом из Советского Союза - я ехал через Ленинград в
Хельсинки - я вновь увиделся с Ахматовой. Я зашел к ней попрощаться 5 января
1946 года, и она подарила мне один из своих поэтических сборников. На
титульном листе было напечатано новое стихотворение, которое стало
впоследствии вторым в цикле, названном "Cinquе". Источником вдохновения
этого стихотворения в его первой версии стала наша с Ахматовой встреча. В
цикле "Cinquе" есть и другие ссылки и намеки на наше знакомство. Эти намеки
я вполне понял уже при первом чтении. Позже мои предположения подтвердил
академик Виктор Жирмунский, близкий друг Ахматовой, выдающийся
ученый-литературовед и один из редакторов посмертного собрания ее сочинений.
Жирмунский посетил Оксфорд через два года после смерти Ахматовой, и мы
вместе просмотрели стихи "Cinquе". В свое время он читал их с Анной
Андреевной, и та рассказала ему о трех посвящениях, их датах и значении, а
также о "Госте из будущего". С видимым смущением Жирмунский объяснил мне,
почему последнее посвящение в поэме, обращенное ко мне, не вошло в
официальное издание. А то, что это посвящение существовало, широко известно
любителям поэзии в России, заверил он меня. Я, разумеется, проявил полное
понимание. Самому Жирмунскому, добросовестному ученому и мужественному
человеку, трудно было примириться с тем, что политическая ситуация помешала
ему исполнить посмертные пожелания Ахматовой. Я пытался убедить его, что все
это для меня не имеет большого значения, а важно другое. Поэзия Ахматовой в
значительной мере автобиографична, поэтому обстоятельства ее жизни могут
прояснить значение ее стихов в большей мере, чем у многих других поэтов. Я
однако не думал, что истина будет потеряна безвозвратно: как и в других
странах, где существует строгая цензура, факты скорей всего не исчезнут
(хоть, вероятно, и обрастут легендами и небылицами): их сохранит устная
традиция. Но если Жирмунский хотел донести правду в ее точном виде хотя бы
до небольшого круга людей, он должен был написать свои воспоминания,
передать их со мной или с кем-то другим за границу, чтобы опубликовать их
там. Сомневаюсь, что он последовал моему совету. Вспоминаю, как мучил его
цензурный гнет и как он извинялся передо мной во время всех своих
последующих приездов в Англию.
Я был вторым иностранцем, с которым Ахматова встретилась после Первой
мировой войны (17). Последствия этой встречи были гораздо серьезнее, чем
можно было ожидать. Думаю, что я был для нее первым гостем из-за железного
занавеса, говорившим на ее языке и доставившим ей новости, от которых она
была отрезана в течение многих лет. Ее ум, критический взгляд и ироничный
юмор существовали бок о бок с драматичным и подчас пророческим восприятием
действительности. Возможно, она увидела во мне рокового провозвестника конца
мира, и эта трагическая весть о будущем глубоко ее потрясла и вызвала новый
всплеск творческой энергии.
Я не смог встретиться с ней во время моего следующего визита в
Советский Союз в 1956 году. Пастернак сказал мне, что Анна Андреевна очень
хотела бы повидать меня, но обстоятельства препятствуют этому. Ее сын,
арестованный второй раз вскоре после моего знакомства с ним, недавно был
освобожден из лагеря. Поэтому она опасалась видеться с иностранцами, тем
более что приписывала злостную кампанию партии против нее нашей встрече в
1945 году. Сам Пастернак не думал, что контакты со мной причинили Анне
Андреевне какой-то вред, но необходимо было считаться с ее мнением.
Ахматова, однако, хотела поговорить со мной по телефону. Сама она не могла
позвонить, так как все ее звонки прослушивались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26