Я признал свое поражение и вернулся. Не впервой мне отступать – ничего зазорного не вижу в таком маневре. Обратная дорога заняла впятеро меньше времени. Значит, точно здесь неладно с пространством. Хоть что-то выясняется… Дракон по-прежнему сидел на хвосте, как гигантская собака, и шумно дышал. Бока его ходили ходуном, кончик хвоста подергивался вправо-влево, словно мух отгонял. Не было тут мух и вообще ничего живого. Скука тут смертная. Звуки глохли – как в вате, шаги по камням – и те почти не слышны.
Вспомнил я Настеньку мою ненаглядную и фаньца нашего удивительного. Вспомнил – и до того тоскливо мне стало, будто год их не видал, а не считанные часы. Девочка моя сейчас небось спит как сурок, а может, вертится в постели, заснуть не может, меня ожидаючи. Ли Хань, понятное дело, наврать ей должен был с три короба, чтоб не беспокоилась, но она ведь сердцем чует. Разве женское сердце обманешь?
А потом был обратный путь. И я, опять не успевая разглядеть детали, видел уже совсем другой не-сон: нечто похожее на мою грядущую жизнь. Я, Игорь Федорович Пришвин, мчался через годы, старея и продолжая терять близких людей, мчался по горло во вражьей крови, и конца-краю этому безумию не было видно…
По возвращении я долго размышлял об увиденном. Возможно, это моя предстоящая жизнь – вся целиком, от «Аз» до «Ять», неизменная ни в одном пункте и неизбежная. Тогда надо безоговорочно поверить в полную предопределенность, в то, что от нас, простых смертных, ничего не зависит в божьем мире. Поверить и, по-покойницки сложив на груди руки, лечь в домовину.
Согласиться с такой версией я не мог. И по логике вещей – я ведь логик, черт дери! и лучше многих умею видеть суть явлений, их связь и сокрытый в тумане будущего результат только начавшихся событий. И еще потому, что бытие мое просто-напросто потеряет смысл, не хочу я жить в этой заранее измысленной кем-то и строго по плану воплощаемой Вселенной. Не же-ла-ю!.. Не желаю быть послушной куклой в руках всемогущего кукловода. Ни за что.
И я искал любую возможность, чтобы выскользнуть из оков проклятой неизбежности. «Это лишь один из возможных сценариев, – уговаривал я себя. – Или это вероятный ход развития событий, но он уже не может воплотиться, потому что я все знаю! Знаю и потому на каждой развилке могу выбрать иное направление».
Но стоило мне отвлечься, не прочитать вовремя очередной самозаговор, как вдруг я со всей определенностью сознавал, что действительно не в силах изменить ни буквы, ни шага. Чувство полного бессилия – вот что, оказывается, самое страшное в подлунном мире! И мне становилось жутко – до такой степени, что я забывал себя, забывал о Насте и сломя голову несся в пустыню, чтобы изнурительным многочасовым бегом, хриплым яростным дыханием, жжением в иссеченных мельчайшими песчинками глазах выбить, выжечь, выдавить из себя этот необоримый ужас…
– Настя! – закричал я с порога и, влетев в середину нашей единственной комнаты, стал как вкопанный. Что-то было не так.
– Живой! – воскликнула Настя. – Слава богу! Наконец-то!
Она с трудом поднялась с постели. В полумраке, поглотившем наше жилище, я никак не мог рассмотреть ее, понять, что же с ней приключилось за эти сутки. Ноги мои вдруг подкосились, и я рухнул на глиняный пол, сильно ударившись лбом. Искры полетели из глаз. На то, чтобы подняться, сил не хватило.
– На солнце перегрелся, – посетовала Настя. – Бедненький ты мой… Успел…
Ко мне на помощь подоспел Ли Хань. Старый фанец тихонько хмыкал, пытаясь меня поднять. Девочка моя едва смогла опуститься на колени. Ей мешало огромное пузо, тянуло к земле.
Пришел в себя я спустя полчаса – после того, как холодное мокрое полотенце легло мне на лоб, после того, как здоровенный кувшин прохладного кумыса ухнул в меня, словно в бездонную бочку. За эти удивительные сутки я ни разу не пил и не ел и даже не вспоминал о питье и еде.
Итак, я вернулся, когда до рождения моей дочери оставалось всего три недели. Дочери, о зачатии которой я и не знал.
Настя мысленно похоронила меня, хотя каждодневно уговаривала себя, что я жив и здоров. Ли Хань кормил-поил ее, выкраивая из своего заработка, и как мог утешал: мол, рано или поздно многие из тех, кому посчастливилось попасть на гору Белой Тени, возвращались домой. Моя жена от таких утешений начинала плакать. Он поглаживал ее по спине и плечам, делая целебный массаж, и она засыпала. Так проходил день за днем…
Я осторожно прижимал Настю к себе, гладил ее волосы, потускневшие и поредевшие за время тяжелой беременности, вдыхал их запах – не похожий на прежний и все равно такой родной.
– Больше я не оставлю тебя ни на час, – говорил я и верил, что так оно и будет. – Я не смогу жить без тебя.
Даже вечное, незыблемое время стало предательски ненадежным. Оно могло разлучить нас навсегда. Одна-единственная потерянная мною ночь оказалась не просто ночью – за все на свете надо платить, а за великое знание – в особенности…
Сначала я ни за что ни про что потерял восемь с гаком месяцев жизни, а теперь бесценные знания, полученные на священной горе Белой Тени, были бесполезны. Что есть они, что нет – все едино. Я, хоть умри, не мог сейчас мчаться на родину и начинать новую битву – по новым правилам, новым оружием. Я был повязан по рукам и ногам близящимися родами. Ли Хань сразу предупредил меня о том, что будут они тяжелыми. Нам предстояло выхаживать кормящую мать и новорожденное дитя.
Я знал, что это плоть от плоти, кровь от крови мой ребенок, хотя мы не собирались иметь детей. Вернее, это я не собирался, и Настя не пошла бы поперек моей воли. Случилось чудо – очередное чудо в ряду событий, крушащих некогда незыблемые основы логически выстроенного мироздания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151