Профессор всерьез недоумевал, как так вышло, что вокруг него происходит столько всего необычного, притом, что сам он до сих пор пребывал в полнейшем неведении.
- Мы, видите ли, живем очень уединенно, - объяснила Амелия: она сидела рядом с мужем и слушала не менее внимательно, чем он. Эта исключительно умная, сердечная, любезная дама, сама весьма образованная, и по сей день сохранила немалую толику того обаяния и красоты, что много лет назад лишили некоего университетского преподавателя сна и покоя. - Сейчас мы почти не выезжаем. Хотя дом наш стоит в какой-нибудь миле от солтхедской дороги, с таким же успехом он мог бы находиться и на краю света! Родственников у нас немного, видимся мы с ними редко, а учитывая состояние Кристофера, путешествовать нам непросто. Что до друзей, у них у всех свои семьи и свои заботы, так что гостей у нас почти что и не бывает.
- А если и бывают, то, уж конечно, не в таком количестве, как сегодня! - воскликнул ее супруг, радуясь возможности принять подобных визитеров. Это напоминает мне наши добрые старые семинары в Антробус-колледже, а, Даниэль? Да уж, бывало, что на мои лекции народу собиралось меньше, чем нынче!
Рассмеявшись, доктор выпустил из трубки струйку дыма. Невзирая на серьезность ситуации, они с профессором Гриншилдзом воспользовались моментом, чтобы обменяться воспоминаниями о давних университетских деньках. Поначалу доктор искренне радовался, вновь оказавшись в обществе старого наставника, однако вскоре почувствовал себя слегка неуютно. Он настолько привык к своему новому образу жизни, к своей практике и профессиональному статусу, он так долго был сам себе хозяином, что вернуться - пусть ненадолго, на самом деле или только в воображении - к зависимой роли и вновь оказаться под надзором человека гораздо более старшего, что некогда обладал над ним такой властью, оказалось не слишком-то приятно. В отличие от Гарри Банистера, которого, похоже, присутствие профессора Тиггза нимало не смущало, доктор был слишком стар для того, чтобы вновь перевоплощаться в студента. Думаю, многие со мной согласятся: былые связи и былые отношения должны оставаться в прошлом; воскресить их невозможно - да и незачем.
- Сдается мне, о солтхедских событиях мы кое-что слышали, - проговорил профессор Гриншилдз, возвращая разговор в прежнее русло. - Корабль-призрак в гавани... "Лебедь", кажется? Да, о нем мы точно слышали, ведь так, Амелия? Бог ты мой, до чего загадочно! Но и все прочие события, о которых вы поведали, - и это тоже в высшей степени интересно!
- Мы считаем, - подхватил профессор Тиггз, - что все происшествия каким-то образом связаны с синей статуей и с табличками, обнаруженными в "Итон-Вейферз". Все так или иначе проистекает от них. Зловещие пертурбации начались только после того, как таблички были похищены субъектом по имени Хантер. Он вроде бы проживает в Солтхеде и втерся в дом к мистеру Банистеру с единственной целью их украсть.
- Понятно. Вы говорите, что привезли мне копию надписи на табличках?
- Вот она, сэр, - промолвил Гарри, поспешно вручая документ профессору Гриншилдзу. Профессор водрузил на нос золотое пенсне и принялся внимательно изучать письмена. Почти сразу же его брови поползли вверх, а с губ сорвалось изумленное восклицание. В лице его отражалось нечто, весьма похожее на пылкую страсть, - страсть, известную лишь служителю науки, случайно натолкнувшемуся на некое редкое, сокрытое сокровище ученой премудрости.
- Кит, а вы можете это прочесть? - осведомился профессор. Даже спустя столько лет степень учености бывшего коллеги производила на него глубочайшее впечатление.
- Письмена смахивают на латынь и на греческий, - вставил мистер Банистер. - Профессор Тиггз предположил, что они, возможно, этрусского происхождения.
Профессор Гриншилдз оторвался от надписи и посмотрел своему академическому другу в глаза.
- А ведь вы правы, знаете ли, это и впрямь этрусский язык, причем вне всякого сомнения. Ну, надо же, надо же! - Он ликующе закивал и вновь принялся изучать документ. - Ага, изумительно, просто изумительно! Амелия, глянь-ка сюда. Приблизительно третий век до нашей эры, ты не согласна?
- Некоторые из этих значков очень похожи на наши, - заметил профессор Тиггз. - Они греческого происхождения, верно?
- Безусловно. Их заимствовали из более раннего алфавита - этруски переняли его у греческих торговцев, что в незапамятные времена начали колонизировать южную часть Италии. Этруски, в свою очередь, передали свой новый алфавит римлянам, а уж через римлян он дошел до нас. Так что, сами видите, если бы не влияние этрусков, возможно, сегодня мы пользовались бы греческими буквами! Сам этрусский язык, однако, нечто уникальное: он не соотносится ни с одним известным языком и не принадлежит ни одной языковой семье мира. Так, например, он не включен в огромную индоевропейскую семью, куда входят греческий, латынь, французский, немецкий и наш собственный добрый старый английский. Происхождение этрусского языка, равно как и самих этрусков, остается загадкой, и разрешить ее возможным не представляется. "Древний народ, несхожий с другими ни языком, ни обычаями, весьма надменный и недоверчивый к чужим", - такова была их репутация в античном мире.
- Как же все-таки насчет надписи? - напомнил доктор Дэмп, не в силах долее сдерживать любопытства. - Что в ней говорится?
- Это инвокация: молитва, обращенная к божеству. А еще точнее, молитва к могущественному богу Аполлону, или Аплу, как называли его древние этруски - вот так его имя здесь и записано, - с просьбой дозволить его слуге слуге Аплу, я имею в виду, предположительно тому, кто это читает - призвать из подземного мира Тухулку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73