Но ученый, очевидно, уже вынес суждение – он быстро шествовал им навстречу. Его лицо было серьезно, но он был весьма оживлен.
– Электрическая лампа, – сказал он. – Как вы ухитрились скрывать ее все эти столетия! Мы много лет пытались разработать теорию… – Он снова слегка задохнулся и, казалось, пытался совладать с собой, как будто только что стал жертвой какой-то чудовищной шутки. – Почему вы скрывали ее? Из религиозных соображений? И что…
Он окончательно смутился, замолчал и оглянулся вокруг, словно намереваясь куда-то бежать.
– Ничего не понимаю, – тихо проговорил аббат, хватая брата Корнхауэра за руку. – Ради бога, брат, объясни!
Во все века не было лучшего бальзама, чтобы умастить уязвленную профессиональную гордость.

19

Аббат всеми мыслимыми способами старался загладить неприятный инцидент в подвале. Дон Таддео не выказал никаких внешних признаков гнева и даже принял многочисленные извинения аббата за этот нечаянный, по его мнению, инцидент, после чего изобретатель дал ученому подробный отчет о конструировании и изготовлении устройства. Но то, что извинения были приняты, еще более убедило аббата в том, что была допущена большая ошибка. Они поставили дона в положение скалолаза, который взобрался на «недоступную» вершину только затем, чтобы обнаружить инициалы соперника, выбитые на стоящей на вершине скале… причем соперник ни о чем не предупредил его заранее. Это не могло не потрясти гостя.
Если бы дон не настаивал (с непоколебимой уверенностью, происходящей, вероятно, от замешательства) на том, что свет от лампы был изумительного качества, достаточно яркий даже для тщательного рассмотрения хрупких от времени документов, которые трудно разобрать при свечах, дом Пауло немедленно убрал бы лампу из подвала. Но дон Таддео настаивал, убеждая всех, что лампа ему подходит. Только обнаружив необходимость постоянно держать в подвале по крайней мере четырех послушников или постулатов, занятых вращением динамомашины и регулировкой дуги, он попросил, чтобы лампу убрали. Но теперь уже Пауло, в свою очередь, настаивал на том, чтобы ее оставили на месте.
Вот как получилось, что ученый начал свою работу в аббатстве, постоянно ощущая присутствие трех послушников, трудившихся на приводном колесе и еще одного, сидевшего со светозащитным пергаментом на стремянке и поддерживающего горение лампы, все время регулируя ее – ситуация, которая дала Поэту повод сочинить безжалостные стихи о демоне замешательства и о том, чему тот подвергся во имя покаяния и умиротворения.
В течение нескольких дней дон и его помощники изучали саму библиотеку, рукописи, монастырские записи, не входящие в Книгу Памяти, – будто по внешнему виду раковины они могли определить, есть ли в ней жемчужина. Брат Корнхауэр обнаружил помощников дона на коленях у входа в трапезную, и на мгновение ему показалось, что эти парни совершают некий обряд перед изображением девы Марии над дверьми, но дребезжание инструментов рассеяло эту иллюзию. Один из помощников укладывал плотничий уровень поперек входа и измерял величину вогнутости, образованной в камнях пола монашескими сандалиями за прошедшие века.
– Мы изыскиваем способы определения дат, – отвечал он на вопрос Корнхауэра. – Здесь, кажется, подходящее место для установления стандартной величины износа, так как частоту передвижений легко оценить. Три принятия пищи на человека в день с тех пор, как были уложены камни.
Корнхауэр, на которого произвела впечатление их дотошность, не мог ничем им помочь, но сам процесс заинтриговал его.
– Есть подробная хроника строительства аббатства, – сказал он. – Там точно сказано, когда возведено каждое строение или пристроено крыло. Почему бы вам не сберечь время?
Помощник с невинным видом поднял на него глаза.
– У моего хозяина есть поговорка: «Найол не говорит и потому не лжет».
– «Найол»?
– Это один из богов народа Красной реки. Хозяин говорит это, конечно, в фигуральном смысле. Предметные доказательства – основной источник. Записи могут лгать, но природа на это не способна. – Заметив реакцию монаха, он поспешно добавил: – Никто не думает об обмане. Это просто доктрина нашего дона: все должно подвергаться перекрестной проверке.
– Очаровательная доктрина, – пробормотал Корнхауэр и наклонился, чтобы рассмотреть чертеж поперечного сечения вогнутости пола, сделанный помощником. – Смотрите-ка, он выглядит похожим на кривую нормального распределения, как ее называет брат Машек. Как странно!
– Ничего странного. Вероятность отклонения шагов от центральной линии стремится следовать закону нормальной погрешности.
Корнхауэр был просто очарован.
– Я позову брата Машека, – сказал он.
Интерес аббата к действиям гостей был более прозаическим.
– Зачем, – спросил он Голта, – они делают подробные чертежи наших сооружений? – Приор был удивлен.
– Я не слышал об этом. Вы имеете в виду дона Таддео?
– Нет, офицера, который приехал с ним. Он исследует их весьма систематически.
– Как вы узнали об этом?
– Мне сказал Поэт.
– Поэт?! Ха!
– К сожалению, на это раз он сказал правду. Он утащил один из чертежей.
– Он у вас?
– Нет, я заставил его вернуть чертеж. Но мне это не нравится. Это выглядит… зловеще.
– Я полагаю, Поэт запросил определенную цену за свою информацию?
– Как ни странно, нет. У него стойкая неприязнь к дону. Как только они появляются, он уходит, что-то бормоча про себя.
– Поэт всегда что-то бормочет.
– Но не в таком серьезном настроении.
– Как вы полагаете, зачем они делают эти чертежи?
Дом Пауло мрачно искривил рот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111