Синяки на груди Ли побледнели, они уходили вглубь, как отходят войска. Ли стал легко дышать, у него расслабленно отвалилась челюсть. Он так и лежал в постели расслабленный, но, казалось, это из-за усталости, а не из-за неспособности двигаться.
Он сонно кивнул целительнице:
— Чувствую себя намного лучше. Спасибо.
Джиландесса улыбнулась:
— Вам теперь поспать надо, недолго, но проснетесь совсем здоровым.
Ли улыбнулся, потом протянул ко мне левую руку.
— Теммера верни, пожалуйста.
Это прозвучало как просьба ребенка отдать любимую игрушку перед сном. Я заколебался не потому, что сильно желал себе этот клинок, но потому хотел, чтобы Ли отдохнул в покое, какого он уже давно не знал. Что-то во мне говорило, что такого покоя ему не суждено изведать никогда, поэтому я отдал Ли Теммера и постарался улыбнуться, когда он прижал клинок к груди в такой же позе, в какой, но его описанию, он его нашел в склепе.
Девушка обернулась ко мне:
— Давайте посмотрю вашу ногу.
Я с удивлением взглянул на нее:
— Видите ли, миледи, я не дворянин.
— Для заклинаний это безразлично. — Она чуть-чуть пожала плечами. — И лук ваш, я вижу, из серебряного дерева. Значит, вы своими поступками доказали, что заслуживаете нашего лечения.
— Но я не хотел бы утомлять вас. Это рана поверхностная — для нее хватит нитки и иголки, зачем еще магия.
Джиландесса осторожно улыбнулась:
— Тогда я вылечу вас вашей собственной энергией, как я сделала с принцем Скрейнвудом.
Ну, я не мог упустить такой возможности. Я кивнул ей и заранее напрягся в ожидании боли. Я всегда считал, что у меня высокий болевой порог — я не так чувствителен к боли, как другие, и пользовался этим своим достоинством, создав себе репутацию стоика. Я сделал соответствующее выражение лица и смотрел мимо нее на Скрейнвуда.
Джиландесса слегка похлопала пальцем по разрезу у меня на бедре. Мне показалось, что она ввела в рану стеклянный бурав и все вращает и вращает его там, загоняя боль все глубже. Прошел один миг, второй, я думал — вот сейчас уже все кончится, ан нет, все продолжалось. Мне хотелось проклинать боль, я хотел богохульствовать, проклинать богиню Фесин, но я сдержался. Заставлял себя изображать на лице безучастность и дышать так же ровно, когда боль достигла предела, но потом не мог скрыть облегчения, когда она начала убывать.
— Вот и все, боль ушла. — Джиландесса улыбнулась мне, отошла на шаг и сделала реверанс принцу и Ли. — Будьте здоровы, милые мои.
Я кивнул ей:
— Большое вам спасибо за помощь.
Она выплыла из комнаты. Я смотрел ей вслед, потом обернулся к Ли — он уже спал. Я заметил, что Скрейнвуд смотрит на меня сердито. У него было такое выражение лица, будто перенесенная мною боль была горьким лекарством, которое его принудили выпить. Я решил не обращать внимания, наклонился, поцеловал Ли в лоб:
— Выспись как следует, Ли. Завтра от твоих действий будет зависеть судьба крепости Дракона.
Каким-то чудом в хаосе внутреннего города я разыскал Сит, и мы отправились в башню Короны. Мы искали спасения в ее комнате. Мы оба были перепачканы сажей, голодные и усталые, но разделись и рухнули в ее постель. Мы набросились друг на друга с яростной страстью, сходной только с пылом сражения, и я получил такое удовольствие, какого не испытывал никогда до тех пор.
Мне доводилось слушать объяснения, почему людей так тянет совокупляться в подобных обстоятельствах. Кто-то считает, что сражение, несущее с собой ужасы, кровь и гибель, напоминает нам, что все мы смертны. Зная, что им вот-вот придется взглянуть в лицо собственной смерти, люди стремятся зачать ребенка, оставить после себя продолжение рода. Другие считают, что радость от того, что остался в живых, так велика, что одни лишь слова, мысли и песни не могут целиком ее выразить. Человек стремится отреагировать всесторонне, и телом и душой. А кое-кто говорит, что это — способ прикоснуться к нормальной жизни для того, кто прошел через горнило войны, где мутнеет и извращается ум.
Я согласен со всеми этими объяснениями, но считаю их недостаточными. Хотя я был молод и полностью пленен Сит, но благодаря ясности ума, полученной мной от Кедина, прекрасно понимал, чем закончатся наши отношения. Даже если мы оба переживем эту войну, я-то состарюсь, а она — нет. Возможно, со временем она устанет от меня или, если мне повезет, будет держать меня за руку, когда я буду лежать на смертном одре. Я мечтал делить с ней страсть все это время, повсюду, при любых обстоятельствах, так, чтобы остаться хоть частично в ее памяти. Я хотел, чтобы она не смогла забыть меня, потому что знал — я-то ее никогда не забуду.
О том, что влекло ее ко мне, я мог только догадываться. Среди безумных ласк она все же заметила, что моя рана на бедре запечатана магией, и игриво обвинила меня в том, что я встречался с другой дамой-эльфом:
— Неужели мы настолько избаловали тебя, Хокинс, что тебе мало одной женщины?
Мы посмеялись вместе и снова предались любви, но от меня не ускользнул тот оттенок печали, с которым она меня пожурила. Быть воркэльфом — значило ощущать себя посторонней, так что мысль о том, что другая, как-то связанная с моей родиной, в чем-то окажется привлекательнее для меня, чем она, легко укоренилась в ее сердце. И словами, и не только словами я сделал все, чтобы искоренить эту мысль из ее головы — и мне кажется, под конец эта мысль зачахла и умерла. Я даже думаю, что Сит толкнуло ко мне желание быть кому-то нужной, не быть посторонней в этой жизни.
Пока мы были вдвоем, мир продолжал существовать вокруг нас, и отгородиться от него мы не могли. С наступлением сумерек — преждевременным, потому что дым застлал небо, загораживая от нас солнце, — громкий взрыв раздался в наружном городе и так сотряс башню, что я выкатился из постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139