Ну же, Сирил, а может, это янки? Янки-то у них пройдет! - Никакого ответа. - Уж не ирландец ли он? Надеюсь, нет, иначе мне вас жаль!
Я рассмеялся вместо него, но не смог вывести его из угнетенного состояния. Все еще стоя у окна, он согнул большой палец и сверлил косточкой сустава свой лоб, будто пытался провертеть в нем пулевую дыру. Кажется, он что-то прошептал.
- Я не понял, Сирил?
- Он выше всего этого.
- Выше национальности?
- Он выше этого.
- Вы хотите сказать, он - дипломат?
- Он не приезжал в Зальцбург, вы что, ни черта не слышите? - Он резко обернулся ко мне и закричал: - Вам что, мозги свело? Какие там ответы, вы даже вопрос толковый задать не можете! Не удивительно, что в стране такая неразбериха! Куда девался ваш здравый смысл? Где, наконец, человеческое сочувствие?
Я снова встал. Медленно, чтобы он не сводил с меня глаз. Еще раз потер себе спину. Прошелся по комнате. Покачал головой, как бы говоря, что так дело не пойдет.
- Я пытаюсь помочь вам, Сирил. Если бы вы поехали в Зальцбург и остались там, то был бы один сценарий. Если вы потом отправились куда-нибудь еще, тогда он совсем другой. Если, скажем, ваш приятель - итальянец. Но если вы прикинулись, что едете в Зальцбург, а сами отправились, ну, я не знаю, в Рим или, скажем, в Милан, даже в Венецию, - это другое дело. Я не могу делать все за вас. Это несправедливо, и меня за это по головке не погладят.
У него широко раскрылись глаза. Он передавал свое безумие мне, а сам превращался в разумного человека. Я стал набивать трубку, целиком погрузившись в это занятие, и продолжал говорить.
- Вам трудно угодить, Сирил, - я трамбовал табак указательным пальцем, - вы, если хотите знать, недотрога. “Не трогайте меня здесь, не касайтесь там. Это можно, но только один раз”. Послушайте, так о чем же мне позволено с вами говорить?
Я зажег спичку, поднес ее к трубке и увидел, как он перенес костяшки пальцев на глаза, чтобы не видеть этой комнаты. Но я притворился, будто ничего не замечаю.
- Ну, ладно, оставим в покое Зальцбург. Если вам больно слышать про Зальцбург, не будем о нем говорить и вернемся к вашим знакомым из-за Железного Занавеса. Согласны?
Его руки медленно соскользнули с лица. Никакого ответа, но не было и явного протеста. Я продолжал говорить. Он хотел этого. Я почувствовал, что мои слова были для него мостиком между реальным миром и тем адом, который бушевал внутри его. Он хотел, чтобы я говорил за нас обоих. Мне показалось, что я должен признаться за него, и потому решил пустить в ход свою самую грозную карту.
- Тогда предположим на время, Сирил, что к нашему списку мы добавим фамилию Сергея Модрияна и поставим на этом точку, - предложил я беспечно, изо всех сил стараясь, чтобы мои слова не звучали угрожающе. - Просто чтобы обезопасить себя, - добавил я жизнерадостно. - Что вы скажете? - Его голова была низко опущена, так что лица я не видел. Продолжая жизнерадостно болтать, я выдвинул еще одно полезное предложение: “Ладно, штабисты, скажем мы им, берите своего несчастного мистера Модрияна. Хватит морочить нам голову, мы совершенно ни при чем. Получайте его - и точка. Неду с Сирилом пора делом заниматься”.
Он раскачивался, улыбаясь подобно висельнику. В полной тишине, охватившей округу, казалось, что мои слова отражаются от соседских крыш. Но до Фревина, похоже, они не доходили.
- Модрияна-то они и хотят, чтобы вы назвали, Сирил, - продолжал я урезонивать его. - Это - точно. Если вы скажете “да” насчет Модрияна и если я напишу его фамилию, что я уже делаю, и вы не будете возражать - а вы меня не останавливаете, так ведь? - то никто не сможет обвинить ни одного из нас в том, что мы были не вполне с ними откровенны. “Да, я приятель Сергея Модрияна, и пропадите вы все пропадом” - ну как? “И мы с ним ездили туда-то и туда-то, делали то-то и то-то, решили сделать еще кое-что и прекрасно провели время или не провели. В конце-концов, к чему вся эта гласность, если мне все еще запрещено общаться с весьма цивилизованным русским?” Ну, так как? Не важно, что, пока есть пробелы, мы заполним их потом. А дальше, как мне кажется, они закроют досье до следующего года, и мы еще успеем воспользоваться уикендом.
- Почему?
Я изобразил непонятливость.
- Зачем это им закрывать досье? - спросил он, охваченный подозрениями. - Ведь они какими были, такими и остались? Не могут же они вдруг перемениться и сказать: “Какой смысл?” Так не бывает. В любом случае у них одно на уме. И их не изменить. Они не могут стать другими. Не способны.
- Полно, Сирил! - Он погрузился в свои мысли и стал опять отдаляться. - Сирил!
- Что такое? В чем дело? Не кричите.
- Что с того, что ты русский в наши-то дни? Главное управление куда больше заволновалось бы, окажись Сергей французом! Я ведь тогда упомянул про французика, чтоб подловить вас. Сожалею об этом и приношу извинения. Но русский в наши дни… силы небесные, речь идет не просто о дружественной стране, речь идет о партнере! Вы-то знаете Главное управление. Они всегда отстают от жизни. Так же как и Горст. Наша задача - изменить положение. Вы слушаете меня, Сирил?
И вот здесь на какое-то мгновение я подумал, что проиграл игру: проиграл его соучастие, его зависимость, проиграл его добровольный отказ от неверия. Он прошел мимо меня как во сне, опять остановился в оконном проеме, где стал задумчиво разглядывать незаконченный бассейн, как и все остальные незавершенные проекты своей жизни, которым, как он, видимо, теперь понимал, было не суждено завершиться.
Затем, к моему облегчению, он заговорил. Не о том, что он совершил. Не о том, с кем он совершил это. А почему.
- Вам не понять, что значит весь день находиться взаперти с кучей недоумков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124