Двейн скромно ждал своей очереди. Он забыл, что гостиница отчасти принадлежит ему. А к тому, что вместе с ним в гостинице живут темнокожие, он относился вполне философически. Он даже подумал с некоторой приятной горечью: «Времена меняются. Да, времена меняются».
Этой ночью дежурил новый администратор. Он не знал Двейна. Он заставил Двейна заполнить подробную анкету. Двейн, со своей стороны, извинился, что не помнит номера своей машины. Он чувствовал себя виноватым, хотя знал, что ничего такого не сделал, за что мог бы себя винить.
И он обрадовался, когда клерк выдал ему ключ. Значит, он прошел испытание. И он влюбился в свой номер. Комната была такая новая, такая прохладная и чистая. Она была такая безличная. Она была родной сестрой тысячи тысяч номеров во всех гостиницах мира.
Может быть, Двейн Гувер и не знал, зачем он живет или что ему дальше делать со своей жизнью. Но одно он уже сделал правильно. Он поместил сам себя в безукоризненно удобный контейнер для человеческой особи.
Контейнер ждал любого жильца. Он дожидался и Двейна.
На унитазе красовалась вот такая бумажная полоса — ее надо было снять перед тем, как воспользоваться унитазом:

Эта бумажная полоса гарантировала Двейну безопасность — ему нечего было бояться, что крохотные микробы, похожие на пробочники, заползут в него через анальное отверстие и перегрызут всю нервную проводку. Хорошо, что хотя бы об этом Двейну нечего было беспокоиться.
На внутренней ручке двери висела картонка, которую Двейн сразу перевесил наружу. Надпись на картонке была такая:

Двейн на минуту раздвинул плотные, от пола до потолка, гардины на окне. Он увидел рекламу, которая объявляла усталым путникам, едущим по большой магистрали, что их ждет гостиница. Вот эта реклама:

Двейн задернул гардины. Ом наладил отопление и вентиляцию. Он уснул, как агнец божий.
Так назывался молодой барашек, и о нем ходила легенда, будто он спал лучше всех на планете Земля. Вот какой это был барашек:

Глава десятая
За два часа до рассвета, на следующий день после Дня ветеранов, полиция Нью-Йорка выронила Килгора Траута из рук, как неодушевленный предмет. Он брел через весь остров Манхэттен, и вместе с ним летели бумажные салфетки, старые газеты и сажа.
Траут попросился на грузовик. Грузовик вез семьсот восемь тысяч фунтов испанских оливок. Водитель подобрал Траута у выхода из туннеля Линкольна. Туннель назывался так в честь человека большого мужества и такой широты взглядов, что он сумел провести закон, запрещавший рабовладение в Соединенных Штатах Америки. Это было тогда большим новшеством.
Рабов просто отпустили, без всякого имущества. Отличить их от других людей было несложно. Все они были чернокожие. И они вдруг оказались на свободе — устраивайся как знаешь.
Водитель грузовика был белый. Он велел Трауту лежать на дне кузова, пока они не выедут за город, потому что подвозить никого не разрешалось.
Было еще темно, когда он позволил Трауту сесть. Они ехали по отравленным болотам и луговинам штата Нью-Джерси. Грузовик фирмы «Дженерал моторс» — модель «Астро-95» с дизельным двигателем — тянул прицеп в сорок футов длиной. Это была такая махина, что Трауту его собственная голова казалась величиной с дробинку.
Водитель рассказывал, что раньше он любил охотиться и рыбачить. Сердце у него надрывалось, когда он представлял себе, какие тут были луга и поймы всего лишь каких-нибудь сто лет назад.
— Только подумать, сколько дерьма делают на всех этих заводах — стиральные порошки, всякую мерзость, отраву.
Он сказал правильно. Всю планету отравляли отходы производства, а производили по большей части всякую дрянь.
Траут, в свою очередь, тоже высказал правильную мысль.
— Знаете, — сказал он, — когда-то и я тоже был за охрану природы. Расстраивался до слез, когда люди убивали птиц из автоматов, даже с вертолетов, и всякое такое. А потом махнул рукой. В Кливленде есть река, до того отравленная нефтяными отходами, что раз в год она воспламеняется. Бывало, посмотрю на все это — душа болит, а теперь только смех разбирает. А когда какой-нибудь танкер случайно вышлепывает нефть в океан и убивает миллионы птиц и миллиарды всякой рыбы, я только говорю: «Расти и крепни, „Стандард ойл“ — или кто там разлил эту нефть!» — Траут приветственным жестом поднял обе руки: — «Растуды и вас, „Мобиль-газ“!»
Водитель очень огорчился.
— Шутите! — сказал он
— Я понял, что Всевышний вовсе не намерен охранять природу, — сказал Траут, — значит, и нашему брату охранять ее вроде как святотатство и пустая потеря времени. Вы когда-нибудь видали, какие у Него вулканы, как Он закручивает смерчи, напускает потопы? Вам рассказывали, как Он каждые полмиллиона лет устраивает ледниковые периоды? А болезни? Хорошенькая охрана природы! И это бог творит, а не люди. Вот дождется, пока мы наконец очистим наши реки, взорвет всю нашу галактику, и вспыхнет она, как целлулоидовый воротничок. Помните, была такая Вифлеемская звезда?
— А что она такое, эта звезда?
— Какая-то галактика вспыхнула, как целлулоидовый воротничок, — объяснил Траут.
На водителя это произвело впечатление:
— Да, как подумаешь, в Библии и взаправду ничего не сказано про охрану природы.
— Если не считать истории про потоп, — сказал Траут.
Некоторое время они ехали молча, но потом водитель опять высказал правильную мысль: он сказал, что отлично знает, как его грузовик отравляет воздух, а чтобы грузовики могли пройти где угодно, всю планету специально заковывают в асфальт.
— Значит, я занимаюсь самоубийством, — сказал водитель.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64