Поддержан в низости своей!
Зашумел пораженный народ. Но вдруг разом все стихло. Непонятный страх объял толпу.
Люди молча разбредались по улицам, не решаясь высказать свое мнение, не решаясь даже остаться на месте, только недоуменно качали головой.
Расходятся, подавленные, притихшие, непрестанно оглядываясь, не идет ли кто позади, и боязливо забиваются по своим углам.
И только дома, в четырех стенах, вполголоса проклинают злодея, который публично оскорбляет народ и бога, но которого охраняет сама святая инквизиция.

Могуществен его непогрешимость святой отец.
Могуществен его величество король.
Но сильнее их — великий инквизитор, который ведет обоих на цепочке к одной и той же цели.
А что за цель?
Давить, угнетать, грабить, жечь!
На колени, мелкий люд, — мелкий оттого, что нет у тебя ни золота, ни высоких гербов, а есть только две руки, чтобы работать…
Покорность и смирение!
Нет во мне смирения, размышляет Мигель, и теперь, очутившись снова на свободе, я не испытываю ничего, кроме отвращения, брезгливости и презрения ко всем сильным мира сего, которые щадят меня ради моего герба и золота. О, лицемерные трусы, как поступите вы с Грегорио? И если отпустили преступного — отпустите ли невинного?
В тот же день Мигелю сообщили, что Грегорио, за еретические проповеди и подстрекательство народа к неповиновению, приговорен к костру.
У Мигеля остановились дыхание и кровь.
Нет, нет, этого не будет, не должно быть, ведь если освободили такого грешника, как я, то как же допустит бог гибель праведника?
Однако, не полагаясь на божью помощь, Мигель велел доложить о себе инквизитору; слуги несут за ним сундучок со ста тысячами золотых эскудо.
— Его милость великий инквизитор болен, и нет надежды, что он поправится ранее чем через неделю.
А казнь Грегорио послезавтра!
Мигель бросается к архиепископу.
Хмурый сидит его преосвященство под атласным балдахином кардинальского престола.
— Не могу ничего сделать для монаха, дон Мигель. Не забывайте, пожалуйста, что мне пришлось уже употребить свое влияние, чтобы спасти вас.
— Вы сделали это для меня, недостойного, а для невинного не можете? — жестко возражает Мигель.
— Суд нашел монаха виновным в тягчайших преступлениях.
— Грегорио — и преступление?! Ваше преосвященство, памятью отца клянусь вам — нет на земле человека благочестивее!
— Его обвинили в ереси. Он возмущал простой народ, учил его неповиновению и язычеству. Подстрекал к мятежу против высших. Разве этого мало?
— А, доносы! Как низок доносчик, будь он самим королем, в сравнении с честным Грегорио! Человек хороший, лучше всех…
— Кто из нас хорош? — скептически усмехнулся архиепископ.
— Да, — повысил голос Мигель, — кто хорош из окружающих нас? Я давно не верю в принцип добра, ваше преосвященство, и скажу вам, порой мне трудно уже верить в бога. А этот старик в бога верует, этот старик любит его и чтит, он — сама доброта, он единственный среди всех этих лицемеров, которые, притворяясь набожными, тайно грешат, он единственный из известных мне людей безупречен, он — святой…
— Остановитесь, дон Мигель, — строго прерывает его архиепископ, поднимаясь. — Инквизиция вынесла приговор человеку, который отказался отречься от своей ереси, и все мы обязаны склониться перед ее решением. Никто здесь ничего не может сделать…
— Даже бог?
— Бог? — чуть-чуть усмехнулся архиепископ. — Не знаю. Быть может…
Но Мигель еще не уповает на одного бога.
Тем временем Грегорио был лишен сана, исключен из лона церкви, передан светским властям и переведен в Башню слез.
Мигель подкупил стражу, готовя побег монаха. После полуночи он и Каталинон с лошадьми ждали узника, но вместо него явился тюремщик.
— Ваша милость, монах отказывается бежать. Он просил меня передать вам его благодарность, благословение и просьбу предоставить его судьбе.
— Но почему он отказался?!
— «Я — ничто против воли божией, — сказал он. — Да свершится воля его».
Впервые после долгих лет пал Мигель дома перед Распятым, и в гордом голосе его затрепетала тоска:
— Ты знаешь, господи, что я сомневался в тебе. Ныне прибегаю к тебе, молю: спаси этого человека! Не допусти, чтобы сожгли самого верного из верных твоих! Спаси его от смерти — и я уверую в тебя навсегда!

С рассветом высыпал на улицы народ, спеша к рыночной площади. Там приготовлен костер, и подручные палача расхаживают вокруг него с зажженными факелами. Солдаты оттесняют толпу.
Под звуки труб на отведенных им местах появляются судьи, духовенство, монахи святых орденов.
Ударили барабаны, обтянутые черным сукном, приглушенный стук их навевает ужас.
Окруженный священниками, приближается Грегорио в желтом санбенито смертников, в бумажном колпаке, разрисованном изображениями чертей.
Смотрите все — вот еретик!
Он идет, спокойный и твердый, идет медленно, обессиленный пытками, но в глазах его мир и ясность. Подручные палача привязывают его к столбу, пока профос мощным голосом читает приговор.
Мигель стоит недалеко от костра и всеми силами души молит бога о чуде.
Ты спасешь его, господи! Ты должен спасти его! Ведь он был солнцем моего детства, и если есть во мне хоть щепотка чего-то ценного, то это плод его трудов! В последнюю минуту ты вырвешь праведника у смерти, ведь говорят же, что ты сама справедливость!..
— Отпустите его! — раздается выкрик в толпе, и повторяется многократно со всех сторон.
— Отпустите праведника! — изо всех сил кричит Мигель.
Барабаны забили.
Великий инквизитор встает, осеняет осужденного крестным знамением, и префект делает знак палачу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130