однако, опасаясь, что сразу же может обнаружиться, кто она такая, и что это приведет, пожалуй, к большим неприятностям, она притворилась, будто рада слышать все это, и немного успокоила ревность Сильверии, уверив ее, что у нее хватало смелости заглядываться на других девушек, но не на нее, потому что ее останавливало должное почтение к ней, как к дочери своего хозяина, но что теперь она загладит свою вину перед нею. Сильверия поверила этим обещаниям и была очень довольна. Она взяла руку Дианы и, хотя та противилась этому, поцеловала ее два раза, охладив пламя своего сердца снегом ее руки, если только можно назвать охлаждением то, что лишь усиливало сердечное пламя.
Любовь Сильверии стали уже замечать в доме; недаром говорят, что любовь, деньги и заботы скрыть невозможно: любовь – потому, что она говорит глазами, деньги – потому, что они сказываются в роскоши того, у кого они водятся, а заботы – потому, что они написаны на челе человека.
Диана, очень этим обеспокоенная, ждала случая, чтобы расстаться с домом старшего пастуха, но все ее здесь так любили, что ее больше стало тревожить опасение показать себя неблагодарной, нежели мысль об опасности, угрожавшей ее жизни. Но судьбе ее было угодно, чтобы произошло то, что редко случается и чего не могла ожидать Диана, привыкшая к тому, что судьба к ней всегда враждебна. Однажды герцог де Бехар, охотясь в этих местах, заночевал в доме своего старшего пастуха, о котором он слышал от своего майордома, и знал о нем еще потому, что тот посылал ему часто подарки, которыми герцог всегда был очень доволен, ибо деревенские лакомства радуют вельмож больше, чем вся роскошь и великолепие их дворцов.
Желая развлечь герцога, старший пастух послал, понятное дело, за Дианой, которая понравилась герцогу, и попросил ее спеть что-нибудь. Пришлось студенту принести свою лютню, хотя и сделал он это весьма неохотно, так как ревность терзала его невыносимо. Диана настроила лютню и, при общем внимании, спела следующее:
Зеленеющие рощи,
Лес, любви немой свидетель,
Ваши ясени и вязы
Помнят пастуха, как прежде.
Хоть за то, что я когда-то
С вами дружен был, деревья,
Вас молю я внять с участьем
Жалобам моим и пеням.
Вы услышите, дубравы,
Как я буду лютне нежной
Вторить не стихом, а вздохом
И стенаньем, а не песней.
Болен я. Нет, лгу я, выбрав
Слово робко и неверно:
Я погиб, теряя больше,
Чем приносит мне победа.
Я погиб, хоть побеждаю.
Ибо к столь высокой цели
Я стремлюсь, что жизни стоит
Мне триумф моих стремлений.
Лес и рощи, умирая
От любви к очам прелестным,
Рад я смерти, ибо вижу
В них свое изображенье.
Я хочу, но не решаюсь
Описать вам их приметы;
В них, хоть смею обожать их,
Я глядеть еще не смею.
Их любя, я жизнь теряю,
Ибо жить, чтоб в них смотреться,
Мне не позволяет робость,
Мне препятствует смущенье.
Если б цвет их описал я,
Сразу догадались все бы:
«Гибнет он из-за Хасинты,
Чьи глаза ночей чернее».
Вы мне скажете: «В долине
Черные глаза нередки».
Да, но ни одним такую
Прелесть не дарует небо.
Верьте мне, густые рощи,
Я бы близок не был к смерти,
Если б предо мной так живо
Эти очи не блестели.
Лес, не одинок я, ибо
Многим выпал тот же жребий,
Многих через те же очи
Озарила жизнь надеждой.
Ибо я благодеяньем
Счел бы гибель, став их жертвой.
Горько лишь, что уж недолго
В эти очи мне глядеться,
Пусть в огонь очей Хасинты
Глянут те, кем я осмеян;
Растопить два эти солнца
Могут даже гору снега.
Был до первой встречи с ними
Сам я льдины холоднее,
Но растаяло покорно
Сердце в их лучах победных.
Эти очи не жестоки,
Доброта их беспредельна,
Если даже, лес и рощи,
Я достоин этой чести!
Я надеждою и страхом
До того уже истерзан,
Что и дня прожить не в силах,
Глаз – убийц моих – не встретив.
Их заметив, прихожу я,
Малодушный, в дрожь и трепет,
Но никто так упоенно
Не дрожал еще вовеки.
То, что больше нам знакомо,
Мы обычно меньше ценим;
Я ж, чем больше узнаю их,
Тем влюбляюсь в них сильнее.
В честь их громко оглашаю
Я поля хвалой столь лестной,
Что журчанье вод смолкает
И стихают вздохи ветра.
Становлюсь я, их увидев,
И безмолвней, и слабее,
Чем родник, чей бег сковали
В полночь ледяные цепи.
Я такою страстью полон,
Что не раз, когда согреться
Мог я зноем глаз Хасинты,
Мерз я, робкий, в отдаленье.
Если б меньше я любил их,
Был бы с ними я смелее,
Ибо чем сильнее чувство,
Тем во мне отваги меньше.
Но клянусь вам, лес и рощи,
Мне милей мои мученья
Даже той нетленной славы,
Что дарует людям небо.
Я признаюсь, что туманит
Ревность разум мой нередко.
Ибо нет любви, с которой
Не взяла бы дани ревность.
Я ревную – и не только
К пастухам, моим соседям,
Но и к камню, на который
Бросит взгляд Хасинта мельком.
Даже на себя взираю
Я с ревнивым подозреньем:
Если я ей мил – то значит,
За другого принят ею.
Я слежу за ней повсюду,
Ибо я прикован крепко
К ножкам девушки – глазами,
К сердцу – каждым помышленьем.
По пятам за ней хожу я
И молю с тоскою небо,
Чтоб оно одних уродов
Посылало ей навстречу.
Мне всегда разбить на части
Зеркало ее хотелось,
Чтобы двух Хасинт не видеть —
И одной не устеречь мне.
Но меня вы, как ни плачу,
Лес и рощи, не жалейте:
Ведь о всех своих терзаньях
Забываю я пред нею.
Наружность Дианы весьма понравилась герцогу, ко когда он услышал, как ее нежный голос с таким изяществом и искусством пропел стихи, которые мы здесь уже привели, восхищение его еще усилилось. Он спросил ее обо всем, о чем в подобных случаях спрашивают сеньоры, ибо сеньоры всегда задают много вопросов и именно поэтому так мало знают о жизни бедняков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18