— А меня Корней не страшится? — спросил Степан.
— Да черт его ведает, батька! Может, он мыслит, что ты в Кагальницком, а он в Черкасске будет сидеть. Хоть под твоею рукой, а все атаманом!.. Али хочет твоими руками тех задавить да после тебя спихнуть… А чую, чего-то лукавит… Как стал он дары мне сулить, поругался я с ним напоследок… Говорю: «Июдино сердце в тебе, Корней!» Уж он завертелся туды и сюды. Говорит: «От души хотел подарить».
— А ты?
— Я, батька, дверью как треснул — да вон, не простясь!
— И дурак! — сказал Разин. — Было б тебе взять дары да поболе проведать… Эх, ты-ы!..
— Других ищи, атаман! — с обидой в голосе, прямо взглянув Степану в глаза, ответил рыбак. — Душа у меня прямая. Сидел с ним, сидел, кривил уж, кривил. Пока был тверез, все терпел, а вино разобрало — не сдюжил я; не зря говорят: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Меня напоить нелегко: пью довольно, а крепок. Ан старый черт мне подсыпал какого-то зелья — и взяло. Утре проснулся я, чую неладное над собою. На коня да и гону сюды!..
— Не крепок в лазутчиках ты! — усмехнулся Степан. — На такое дело пошел, то уж сердце замкни.
— Других сыщи, атаман! — повторил Прокоп. — В сечу меня посылай — до смерти буду стоять, а с июдами знаться нет силы!..
— Ладно; черт с тобой, — остановил Разин. — Ты вот мне скажи: а что, коли мы на Черкасск ударим? С налету возьмем?
— Не надо, — сказал он. — Черкасских злобить не дело. Как боярские рати напрут, так они к тебе сами с поклоном… А ты станешь лезти взятьем, то будет на руку Логинке с Мишкой. — Рыбак оживился. — Там, батька, сошлось верховых немало, которые с нами ходили в поход. Кабы хлебушком где раздобыться, все к нам сошли бы. Тогда и Черкасск наш будет без шуму… Корнила чего-то болтал, что хлеба умеет добыть и тебя научит…

Кипучие силы

С отъезда Минаева прошло уж больше месяца, а хлебный обоз от него все не шел, хотя Степан дал Минаеву денег на хлеб.
Разин окреп. Он больше не мог оставаться бездеятельным и вдруг загорелся желанием поехать к Минаеву, посмотреть его войско, договориться с запорожцами о союзе, купить лошадей для войска и пригнать, наконец, обоз хлеба, который разом привлек бы снова к Кагальнику весь Дон.
Оставив вместо себя Федора Каторжного, Степан приказал Наумову с тремя сотнями казаков собираться с ним вместе в дорогу. Еще не в силах подолгу держаться в седле, Разин велел снарядить две санные упряжки, в каждой по тройке. Сборы его были коротки. Весь Кагальник говорил об отъезде Степана. Это был общий праздник. Поездка его означала, что он здоров и снова себя ощущает хозяином Дона: не страшится напасти ни на себя, ни на свой городок, который он оставляет.
Даже Алена, всегда не любившая провожать в отъезд мужа, на этот раз заразилась общей радостью и спокойствием. С легкой и веселой заботливостью она хлопотала, пекла подорожнички, жарила мясо в дорогу, цедила наливки…
— Батяня, возьми меня! — попросился Гришатка, увидев отца в конюшне, где он выбирал лошадей в дорогу.
— А что не взять! Едем! — со внезапной веселостью вдруг согласился отец.
— А матка? — растерянно пробормотал не ждавший согласия мальчишка.
— Что ж, вместе так вместе. Давай уж и матку зови, собирай и Парашку!..
— Матка! Матынька! — мчась со всех ног к Алене, заголосил от восторга Гришатка. — Мы с батей поедем ко Фролу Минаеву… Батя тебе и Парашке велел собираться!..
Алена смутилась и вся залилась вдруг ярким румянцем. Так много лет никуда она не выезжала… Она не могла поверить внезапному счастью…
— Что балуешь! Отвяжись! — чтобы скрыть смущенье, прикрикнула она.
— Матка же! Батя с собой тебя кличет, велел собираться с Парашкой. На тройке поскачем. Вот славно-то будет! Округ казаков три сотни!..
— Отстань, не балуй, — проворчала снова Алена.
— Батяня! Батяня! — жалобно выкрикнул Гришка, выскочив снова во двор. — Батяня! Мне матка не верит. Ты сам вели ей сбираться!
— Скажи, я не мешкав велел. В одночасье готова была бы! — откликнулся Разин.
Такого веления Гришка придумать не мог. Алена схватилась за сундуки, за наряды… Бархат, атласы, парча полетели на пол, пестрея всеми цветами… Ленты, мониста, запястья, рогатые кики… Не ударить бы в грязь перед всеми казачками и перед Минаихой… Что бы еще прихватить?..
Жадный к нарядам женский глаз не хотел расстаться ни с чем из добра…
— Вот так майда-ан! — воскликнул Степан, входя со двора. — Аль и впрямь ты богата, казачка?! Гляди, сколь всего — как на добром торгу!.. Неужто с собою все надо?! Аль третью тройку велеть заложить?
— Да что ты, Степанка! — смутилась Алена, испугавшись его насмешки и помня, что часто насмешки его переходят в гнев. — Не велишь — ничего не возьму!..
— Коней пожалела! Нет, ты не жалей. Я вправду тебе, от души, Алеша, — заметив ее испуг, сказал Разин. — Не всякий день ездишь со мной по гостям. Как по-женски-то надо?..
— Не много мне нужно, Степан Тимофеич, — поделилась заботой Алена, — да вот я растерялась. Нарядов повсядни-то не ношу; какой краше личит — не знаю…
— А все тебе хороши: лазорев — к очам, алый — к румянцу, в зеленом ты и сама будто цвет в зеленях… Каков ни прикинь — все пригожа!.. Да шубу теплее, смотри. Ту, лиловую, на соболях, али беличью голубую надень… И мне, что ль, обрядиться покраше да кой-что в гостинцы свезти и Фролу, да и Минаихе, и есаулам подарки…
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164