Кожу Мануэла покрывает морской загар; Мануэл — настоящий моряк, неразговорчивый, как истые моряки, и уважаемый во всех портах бухты и во всех портовых кабаках. Толстяк спрашивает Мануэла:
— Вам, верно, не раз приходилось спасать утопающих?
Мануэл вынимает изо рта трубку, садится, вытянув ноги.
— Однажды в шторм у входа в бухту перевернулся баркас. А до того на нем ветром фонарь задуло. На море такое творилось — прямо светопреставление…
Толстяк тут же вставляет, что, слава богу, на сей раз шторма можно не опасаться: ночь ясная и тихая.
— Я в ту ночь тоже был в море, однако уцелел. Фонарь мой, правда, тоже погас, и болтался я в кромешной тьме — ни зги было не видно.
Антонио Балдуино улыбается. По душе ему жизнь морского волка. Но Мануэл-то знает все это не по рассказам.
— С того баркаса, должно быть, уже виден был город, но они так и не смогли войти в бухту. Море страшно разбушевалось, знать, повздорило с рекой…
Мануэл мрачнеет:
— Хуже нет, когда море повздорит с рекой… Уж так бушует…
— Ну, а баркас?
Мануэл вроде уже забыл про баркас.
— Да, на баркасе этом семья одна возвращалась домой, в Баию. Они хотели поскорей вернуться и не стали ждать парохода, который отплывал только на следующий день… В газетах так писали.
Он еще раз затягивается:
— Вот и поспешили — прямо на дно морское. Потом тела их выловили, а двоих так и не нашли.
«Скиталец» шел быстро, накренившись на один борт, следуя течению реки, а она извивалась, то разливаясь широким бассейном, то сужаясь в еле проходимый канал.
— Никак я не могу забыть, как вода плюхала о перевернутый баркас: глю-глю… глю-глю…
И Мануэл показал, как делала вода.
— Глю-глю, словно она что-то заглатывала…
— А разве там не было девушки-невесты, которая звала своего жениха? И ангел-хранитель ее спас? — прервал Мануэла Толстяк.
— Они уже все были мертвые, пока мы добрались до баркаса.
— Утопли вместе с ангелом-хранителем, — засмеялся Балдуино.
— У тонущих нет ангела-хранителя… Богиня Вод берет себе всех, кто только ей приглянется…
Толстяк все выдумал: и про девушку-невесту, и про ангела, но тут же стал уверять, что сам читал про это в газетах.
— Да тебя, парень, в то время еще на свете-то не было…
— Значит, это не про тот раз писали… Вы, верно, не знаете…
Но тут внимание Толстяка привлекает какая-то совсем новая звезда — такая огромная и яркая. И он кричит с восторгом первооткрывателя:
— Смотрите, новая звезда, и какая красивая… Это моя, моя… — Толстяк в страхе, как бы кто-нибудь не присвоил себе его находку.
Все смотрят на звезду. Мануэл смеется:
— Это вовсе и не звезда. Это плывет «Крылатый». Он стоял в Итапарике, когда мы шли мимо, брал пассажиров. А теперь он хочет нас обогнать. — Последние слова Мануэла относятся уже к «Скитальцу», и, говоря их, Мануэл нежно поглаживает руль.
Он смотрит на Толстяка и Балдуино:
— «Крылатый» идет полным ходом, Гума рулевой что надо, но с нами им не тягаться, вот увидите…
Толстяк горюет: была звезда и нет звезды. Антонио Балдуино удивляется:
— А как вы, дядюшка Мануэл, угадали, что это «Крылатый?»
— А по свету фонаря…
Но ведь у всех баркасных фонарей свет одинаковый, и Антонио Балдуино, хоть и не мог спутать, как Толстяк, фонарь со звездой, поскольку свет фонаря все время движется, но все же откуда Мануэлу известно, что это именно «Крылатый»? А может, это один из портовых катеров? Антонио ждет. Толстяк высматривает на небе еще какую-нибудь новую звезду взамен утраченной. Но все звезды уже знакомые, и у всех есть хозяева. Баркас приближается. Мануэл замедляет ход.
И точно — «Крылатый». Гума кричит:
— Ну, что, Мануэл, потягаемся?
— А ты куда спешишь-то?
— В Марагожипе…
— Мне-то самому надо в Кашоэйру, да вот ребята тоже торопятся в Марагожипе… Ну что ж, потягаемся…
— Потягаемся…
Антонио Балдуино тут же бьется об заклад, что Мануэл обгонит. Гума берется за руль:
— Ну, давай…
Поначалу баркасы идут бок о бок, но неожиданно «Крылатый» вырывается вперед. Балдуино сокрушается:
— Ох, Мануэл, погорят мои десять тысяч…
Но Мануэл спокоен:
— Далеко не убежит… — И вдруг зовет: — Мария Клара!
Из каюты появляется разбуженная Мануэлем женщина. Он представляет ее своим пассажирам:
— Моя хозяйка…
Пассажиры от удивления лишаются языка. Женщина тоже молчит. Будь она даже уродливой, она все равно показалась бы им красавицей, стоя вот так, твердо и смело, на кренящейся палубе, в облепившем ее на ветру платье, с развевающимися волосами. Запах моря смешивается с ароматом ананасов. «Ее затылок, ее губы, — думает Антонио Балдуино, — должны пахнуть морем, соленой морской водой». И внезапно его охватывает желание. А Толстяк думает, что перед ним ангел-хранитель, и уже готов на нее молиться. Но она не ангел, она жена Мануэла, и Мануэл говорит ей:
— Гума нас обгоняет… Давай-ка помоги нам, спой…
Песня помогает ветру и морю. Есть тайны, известные только старым морякам, они познаются в долгой, нераздельной с морем жизни.
— Я спою самбу — парень этот все ее пел.
Все так и впиваются в нее глазами. Никто не понимает даже, красивая она или уродливая, но все влюблены в нее в эту минуту. Она — сама музыка, и море покоряется ей, подкупленное ее голосом. Она стоит на палубе, и волосы ее развеваются на ветру. Она поет:
Куда держу я путь, Мария…
«Скиталец» убыстряет свой бег. Вода бурлит за кормой. Вот уже снова виден «Крылатый» — светящаяся в темноте точка.
По звездам глаз твоих на небе…
Вот уже белеет парус «Крылатого». «Скиталец» догоняет его.
По волнам смеха на воде…
Куда несутся они, словно обезумевшие?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91