Буде по сему!
– Да разве кто утаит хоть грошик для родины, для рати! Вы бы, воеводы, их не растащили!.. А мы последнее дадим! – поднялись обиженные, раздраженные голоса.
– Куда нести?.. Кому давать?.. Кто собирает-то? – спрашивали другие.
И у всех уже руки потянулись к карманам, где лежит киса с деньгами, или за пазуху. Другие – поспешно кинулись к своим жилищам, особенно кто жил ближе от площади.
В то же время из боковой улицы, от приказа прошли служители с такими же столами и всякими принадлежностями для записи, как и у дьяка Сменова на паперти. Они устроились на ровных местах в разных концах площади, у заборов и домов. За каждым столом сидел дьяк и двое подьячих, да стояло несколько стражников для охранения порядка.
– Вот, родимые! – отозвался Минин на общие запросы, указывая на столы с дьяками. – Недалече идти!.. Кто волит, в сей час записать свое может и внести, што причитается с его. Не пропадет ни гроша мирского, я тому порукой!.. А от себя я не треть записал. Вот, – указал он на трех своих подручных, которые пробрались сюда через толпу, катя ручную повозку с мешками и коробами. – Все отдаю, што в дому нашлося получше да подороже… И казну всю почитай!.. Маленько на развод оставил, детям на прокорм… А то – Господь подаст им, так мыслю!.. Кладите, пареньки! Сдавайте здеся, куму, он запишет! – приказал Минин своим подручным.
Гул одобрения прокатился в окружающей толпе.
– И мы… И я!.. Пустите! Я желаю… Меня пустите наперед! – заголосили все, тискаясь, почти сбивая с ног друг друга, стараясь первыми подойти к столу.
У других столов происходила почти такая же давка.
– Родные! Стой! Не напирайте все разом! И то, подьячих и кума мне сшибли, почитай, и с местов… Гей, за руки берись, передние! – приказал Кузьма, спускаясь ниже, в самую толпу. – Так. Частоколом стойте и не пущайте валом валить. А вы, братцы, не больно напирайте!.. Вот через цепь и будем пускать помалости!.. Поспеем все, коли помог Господь и разбудил в нас души дремлющие! – радостно, взволнованно выкрикивал Минин.
– А ты, бабушка, куды! Тоже третью деньгу принесла! – обратился он к древней, бедно одетой старушке, которую окружающие из жалости почти пронесли среди давки к столу дьяка Сменова.
– На дело на святое… землю боронить, бают, гроши давать надо. Вот собрала я на саван было… шешть алтын, – зашамкала старуха. – Вот прими, Хришта ради… А меня, как помру, пушкай и в шарафане шхоронят люди добрые…
Перекрестившись, принял медяки Минин и низкий поклон отвесил нищей старухе.
У многих кругом слезы выступили на глазах.
Еще неделя минула.
Сначала Минин прибыл передовым гонцом, а потом, за ним следом, оба воеводы, Савва с попами, земские и служилые люди, много торговых и простых людей явились в усадьбу к князю Димитрию Михайловичу Пожарскому с просьбою принять начальство над ополчением, которое быстро стало собираться со всех концов в Нижний Новгород.
Князь, еще не совсем оправившийся от ран, выслушал просьбу и ничего не ответил сразу. Задумался глубоко.
Затихли в ожидании ответа воеводы, Минин и все, сидящие за столом, против князя Димитрия. На скамьях у стен сидели выборные люди попроще, а в соседней горнице за раскрытыми дверьми теснились в молчаливом ожидании те, кому уж не хватило места в первом покое.
Несколько минут длилось напряженное молчание.
Князь несколько раз, глубоко вздохнув, словно собирался заговорить, но снова погружался в раздумье, склонясь на руку красивой, крупной головой. Наконец выпрямился и твердо, решительно проговорил:
– Пускай Господь будет свидетель!.. Он видит, знает, што творится на душе у меня в этот самый миг! Я земно кланяюсь и вам, посланцам Земли родимой… и Нижнему… и всем, кто вспомнил про меня, про немощного. Сами, люди добрые, видеть можете, сколь я телом ослаб… здоровьем гораздо плох стал ноне! Взыграло сердце у меня, чуть я услышал, что ополчаются люди, сбираются отразить врагов неотвязных! Коли Бог пошлет, хоша немного оправлюся, – ваш слуга и земский! У любого знамени стану на месте, какое укажут мне воеводы старшие, послужу по силам чести воинской, делу ратному. Но за то штобы взяться, што вы хотите!.. Нет! И мыслить о том невозможно… Прошу и не трудить себя и меня речами да уговорами напрасными! Вождем быть не беруся. Мое слово – твердо.
Общий возглас недоумения, почти испуга и огорчения сильнейшего вырвался у всех. Послышались голоса взволнованные, возбужденные, негодующие даже:
– Да што!.. Да как же это!.. Ты… да быть не может!
– Помилуй Бог! Тово не может быть! Ты не пужай!
– Помилосердуй! На коленях станем тебя молить!.. А ты уж не тово!..
С этими возгласами поднялись с мест своих все, кроме обоих воевод, и словно приготовились упасть к ногам Пожарского.
Люди, стоящие за дверьми, высунулись сюда, в передний покой, и теперь стояли тоже в общей толпе.
– Да вы понапрасну разом так зашумели, люди добрые… И слова не дали мне говорить, – делая движение, словно желая встать, и снова опускаясь в свое глубокое кресло, заговорил князь Пожарский, слегка подымая голос, чтобы покрыть говор, не сразу затихший в покое. – Велика честь, оказанная вами воину недужному. Уж не знаю, выше бывает ли еще! Не мог бы отказаться, кабы… Нет, прямо говорю: не смею и принять той чести! Большая честь, да и ответ несказанно великий налагает она на душу. Я умею вести отряд один, небольшой… И смерти не страшуся в бою. Сами видите: почитай, в капусту искрошили меня на поле брани… Не прятался я николи, повстречав врага… То – одна статья. А есть еще другая! На защиту земли сберется тьма ополчений ратных. Ежели вести дело умеючи – сразу, как метлою, можно очистить Русь ото всех налетных сил вражьих, от чужой, злой нечисти!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65