Пусть проверит, действительно ли Петр Комаров тот, за кого выдает себя.
Томас Макс достал ручку и быстро написал на листке бумаги: «Леснику. Навести справки о перебежчике из Восьмой гвардейской дивизии Петре Комарове. Выдает себя за сына полковника царской армии. Доктор».
Позвав адъютанта, протянул ему листки и коротко распорядился:
— В шифровальный отдел.

Глава 7 СОРТИРОВОЧНЫЙ ЛАГЕРЬ

Сборные пункты представляли собой сущее столпотворение: военнопленные разных возрастов, национальностей, вероисповедания, по-разному относящиеся к существующему порядку. Скученность была неимоверная, невозможно было пройти, чтобы на кого-то не наступить. О гигиене говорить не приходилось, ее просто не существовало. Туалетом служил небольшой пятачок в углу зоны. Невозможно было подумать без отвращения о том, какое поднимется зловоние недели через две, когда солнце, окрепнув, оседлает отступающую зиму.
Отсутствовали бараки, в которых можно было бы укрыться от непогоды, на всей территории стояло только одно двухэтажное здание из темно-серого кирпича, на первом этаже которого размещалась караульная рота, а вот на втором, со сводчатыми окнами и ажурными решетками на них, располагалась администрация лагеря. Причем начальник лагеря, не желая замечать хаоса, развернувшегося у него перед глазами, выписал из Германии даже свою семью. Малолетние отпрыски, не смущаясь присутствия военнопленных, носились вдоль колючих ограждений, играя гильзами и прочим военным скарбом.
От холода Комарова спасала лишь тесная нора, вырытая кем-то из его предшественников. Он забился в нее с двумя такими же бедолагами, они спасали друг друга от стужи теплом своих исхудавших тел.
Ночью передвигаться по лагерю не следовало. Караул, засевший на вышках, стрелял из пулемета по любой двигающейся фигуре.
Через два месяца Комарова перевели в пересыльный лагерь. Там его встретила все та же скученность, но вот паек здесь был посытнее на целую рыбью голову.
Затем сортировочный лагерь, еще одна ступень вверх в иерархии военнопленных. Он размещался на окраине большого села, одной стороной колючие ограждения упирались в хвойный лес, неприветливый и темный, а другой уходили к веселой речушке, мелкой и каменистой.
В первый же час пребывания в сортировочном лагере на Комарова завели учетную регистрационную карту, в которую записали место его пленения, состояние здоровья, приметы, для чего-то внесли в карту даже девичью фамилию матери. Затем сделали фотографию и дактилоскопический оттиск указательного пальца.
Что самое странное, никакого разговора о его возможной работе на немецкую разведку не велось. Но глупо было бы считать, что о нем позабыли. Несколько раз Петр ловил на себе заинтересованные взгляды немецких офицеров, а старшина барака, дружески похлопывая по плечу, угощал его немецкими сигаретами, порой давал галеты.
Немцы — мастера вербовки, и обычно она начинается именно с таких мелочей, неприметных на первый взгляд.
В сортировочном лагере находилось человек восемьсот. Все пленные были разбиты на роты по национальностям и проживали в изолированных бараках. Перемещение по лагерю было строго ограничено. Режим был отлажен с немецкой педантичностью, умеющей учитывать всякую мелочь.
На окраине лагеря стоял отдельный барак для латышей (уж их-то никак к военнопленным не отнесешь), поговаривали, что через две недели они должны покинуть лагерь и влиться в соединение «Бранденбург-800». По сравнению с другими лагерниками они держались сплоченно и чувствовали себя за колючей проволокой, как у себя на хуторе. Даже похлебка у них была иной: Комаров видел, как в варево им подбрасывали мясо.
Соседом по нарам у Комарова оказался мужчина лет тридцати пяти. Представился он Гаврилой Варфоломеевым. Немногословный, с прямым взглядом, он умел внушить к себе уважение. Но более-менее дружеские отношения между ними завязались не сразу. Новый знакомый, приглядываясь к Комарову, поначалу неохотно говорил с ним, осторожно приглядывался.
Удивляться его недоверчивости не приходилось — лагерь был набит стукачами. У каждого пропагандиста, полицейского и начальника имелось с десяток осведомителей, которые докладывали о каждом слове лагерников. Потому-то дружбу пленные заводить не спешили, понимая, что каждое произнесенное слово доводится до сведения начальника лагеря. А уж тот умеет делать выводы. Неделю назад трое лагерников в частной беседе опрометчиво проговорились о том, что в третьем колене имели среди родственников евреев. А уже утром их вызвали из строя, посадили в крытый грузовик и увезли.
Больше их не видели.
Как позже выяснилось, новый знакомый Комарова был типичный хиви (в переводе с немецкого что-то вроде «добровольного помощника»). Работая шофером, Варфоломеев объездил весь север Германии, но после каких-то причуд судьбы был отправлен в сортировочный лагерь.
Здесь же в лагере жили и разжалованные полицаи, занимавшие два больших барака. Публика малоприятная, состоящая в основном из уголовников и бывших белогвардейцев, у которых были собственные счеты с Советской властью. Всех их называли оди, что означало — «полицейская служба».
Но самыми привилегированными были шума — «личный состав обороны». Прежде они принимали участие в карательных экспедициях. Жестокость была написана даже на их лицах, а потому с ними предпочитали не ссориться. Шума содержались отдельно от остальных — за двумя поясами колючей проволоки, с ними можно было пересечься только во время приема пищи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20