- Да... - очнулся, наконец Б. - В общем, баронесса просит минуту внимания... "Среди нас - гость из России, известный русский писатель..." Нет, думаю, этого не может быть... Только не это! Белый смокинг, землистое лицо, рот кривой, глаза совершенно безумные. Собственной персоной. И так мне отчего-то тошно, друзья мои, такие охватывают мерзкие предчувствия... А рядом вскочила и пялится на него голодными глазами длинноносая пигалица, яхтсменка-советолог, умирает от гордости: такое диво приволокла. Кошмарный какой-то сон. Здесь, в раю, где баронессы и регаты, в этом доме с привидениями - и кто? С какой стати?.. Профессор Б. замолчал, в изумлении глядя на пустую бутылку. - Э, земеля, - Батурин слегка потряс его за плечо. - Расслабляйся, земеля, не горюй. Нам тоже не снилось с тобой корешиться. А я спросил, отчего-то волнуясь: - Ну так кто, кто же? - Я разве не сказал? Хлесталов, конечно. Несет ахинею про дружеское участие, которое приняла в нем, "русском изгнаннике", маленькая, но прекрасная страна... А потом указывает на меня и объявляет (а пигалица переводит), что рад видеть здесь своего соотечественника (спасибо, не земелю) Б. И дальше: "Я также рад случаю сообщить уважаемой компании, что господин, а вернее, товарищ Б., которому оказано в вашей чудесной демократической стране всевозможное почтение, долгие годы являлся внештатным агентом советского КГБ, или, как говорят у нас, стукачом". Переводчица замялась, но быстро обошлась крайне неприятным словом "провокатор". И прямо повизгивала от упоения. Потом я узнал, что она пишет диссертацию "Кэй Джи Би: формы и методы". Гробовая тишина за столом. И в этой тишине я кричу, опомнившись: "Ложь!" И тут же моя бедная Маша вдруг повалилась грудью на стол, как-то дико задергалась и побагровела. Это была такая жуть... Страх моментально заслонил всех хлесталовых. Я, помнится, истерически кричал: сделайте что-нибудь! И тряс ее, и почему-то страшно, грязно ругался по-русски. На тарелочке перед женой лежала черешня. Крупная, с райское яблочко, лаковая. Кто-то, поняв, наконец, в чем дело, резко стукнул Машу под грудью. Изо рта у нее вылетела здоровая ягода, Маша вздохнула и подняла ко мне мокрое лицо: "Он правду говорит?" Но Хлесталова за столом уже не было. Думаю, турнули подлеца. Сосед замолчал, обвел застолье надменным взглядом и опрокинул который уже стаканчик. Я заметил, что он опасно съезжает со стула. Однако поднатужился земеля - и досказал свою историю. Вкратце она имела такое завершение. Он прослужил еще полгода, несмотря на улюлюканье прессы, типа: "Русский писатель обвиняет русского чиновника в связях с КГБ!" И все бы ничего, да Маша после приключения в замке совсем одичала и вскоре завела любовника, французского певца, наркомана. Б. вынужден был развестись. Его имя второй раз запрыгало по газетам... Тут уж великая держава не стерпела. Из рая Б. отозвали. Но от родного бездорожья и братания он поотвык. Познакомившись в горах с американской туристкой венгерского происхождения, не стал тянуть роман, моментально женился и уехал с ней сюда, на остров Манхэттен. Где, собственно, и пристрастился к своему другу с квадратным дном и запахом перепревшей соломы. О Хлесталове известий больше не имел. Вот только недавно знакомая журналистка с радио "Свобода" (которая - не свобода, а журналистка - отчасти скрашивает невеселую американскую житуху) насплетничала ему, что Хлесталов залетел вроде в Чечню, после чего много кричал, в том числе и по "Свободе", и окончательно свихнулся. Теперь он находится вроде бы в том самом учреждении, возжегшем его на первый литературный опыт. И никого, по словам Марго, видеть не хочет. Заверещал зуммер. На всю комнату, так, что даже русский купец Батурин разобрал, Марица прокаркала, что прибыли папаша, престарелый хортист мистер Сильви, и желают иметь встречу с зятем. Раб Божий Эта идиотская история случилась в деревне "Приветы Ильича" через год после того, как наши козлы-людоеды обосрались с Чехословакией. Как раз Витек, морда оккупационная, сосед мой по даче, вернулся из армии. Ну как, освободитель, живьем братишек давил или уж так, после "калашникова" дохрумкивал? Обиделся, сунул по челюсти и ушел в свой курятник, чуть калитку с петель не сорвал, не стал ждать, пока я зубы соберу. Ну а вечером заруливает к нам на поляну, с бутылкой, в джинсах чешских, безрукавка карман на кармане: на плечах, под мышкой - штук сорок... А наши пацаны: треники с пузырями на коленях да "техасы" из "Рабочей одежды". Ну, подвинулись, налили. Губу у меня раздуло, но я ничего, лыблюсь в харю его сволочную и опять - ну ничего поделать не могу, так из меня и прет: чего, мол, кореш, за Пражскую весну, за мир-дружбу? "Мало тебе, Михуил? Не жадный, могу добавить". И скалит свою клавиатуру, а зенки на копченой морде белесые, в белых ресницах, как у теленка, радостно вылупил - но не на меня. А на Машку Турманову, прынцессу нашу, генеральскую дочку - та еще сука, что она, что папашка ее. Мария Гавриловна, надо сказать, была у нас редким гостем. Она и к батюшке-то в усадьбу наведывалась за лето раз пять-шесть. Зато зимой торчала тут по неделям. Я тоже зиму в "Приветах" любил: тихо, снег скрипит, идешь на лыжах, в лесу ни души, на деревьях - словно вязаные салфетки, как у тетушки моей по всей комнате. Натопишь в доме, картошки нажаришь, чаю заваришь прямо в кружке и антоновки туда - тоню-усенько... И сиди, кури, пиши себе, читай... В один январь, образцово лютый, когда тонкий яблоневый сучок тронешь обломится со звоном, как стеклянный, - хатенку мою заметало ночами до окна. А меня по плечи замело письмами. Пушкина. Время не двигалось. День и ночь болтался я, как елочный шарик, в сплошном густом кайфе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35