– Натирайте виски вот этим спиртом…
– Нет, не надо… Ты мне чего-то подсунула, барынька? Сразу весь хмель вышибло… А все это твой Пажон, старый петух: пристал с шартрезом, что не выпить мне одному бутылки. Ну, и выпил… Перехитрил, французский петух!.. Совсем было ослабел… да… ослабел. Отродясь не бывало этакого страму…
– А вы сегодня не ездите домой.
– Нет, не поеду… Я еще с тобой буду говорить.
– Послушайте… вы забываетесь!..
– Нет, ты теперь меня послушай, барынька… Ты меня послушай!.. Да ты меня не бойся… Скажи сейчас: «Хомутов, алемарш в воду!» Только пузырьки пойдут… Ей-богу!.. Да… Э-эх, барынька, барынька!.. Разговор-то у меня мужицкий, ну да не в этом дело… А ведь я тебя полюбил, вот те Христос. Как ты меня тогда отругала… помнишь, в моей конторе? Ну, я тебя и полюбил…
– Вам, право, теперь спать пора, а в любви мне успеете объясниться завтра, – уговаривала Ираида Филатьевна.
– Нет, ты слушай… И обругать человека не мудрено, – продолжал Хомутов в каком-то раздумье, – вон Шипицын даже искусал меня тогда… Не в этом дело!.. Да… Видишь, у Хомутова много золота, да не все золотом купишь. Так? Вот и Настя… Ну, да это другая статья совсем. Я про тебя-то хочу сказать, как ты меня тогда приняла, как наступила на меня… Хаха!.. Нет, видно, не все золотом купишь… Вот я тебя тогда за то и полюбил, потому неподкупная, гордая у тебя душа. Ты и сама себе цены не знаешь, и Настя не знает… Да! А я вот тебя насквозь вижу… Вижу, как ты меня боишься и ненавидишь. А напрасно… боишься-то напрасно!.. Хомутов – пропащая голова… верно!.. А отчего он пропадет? От силы от своей, барынька, от силы-мочи… Некуда с ней ему деться. Так-то!.. Все льнут к золоту, все тебя обманывают, ну, и расстервенишься… Теперь взять, какие наши бабы? Был я женат и еще жениться могу, а все эти наши бабы на одну колодку скроены: либо боится тебя, как мышь, либо под башмак загонит, а настоящей чести в такой бабе все-таки нет… Гонору нет, потому так она себя не чувствует, своей силы не знает. Вот я тебя и жалею, – неожиданно прибавил Хомутов, встряхивая своей головой, – задарма пропадешь, барынька.
– Это не ваша забота.
– Нет, погоди… я ведь тебя от совести жалею: теперь тебе тяжело, а впереди еще тяжельше будет… Вер-рно!.. Ты меня сторожишься, а себя не жалеешь… Беда-то не по лесу ходит, а по людям…
– Чего же мне жалеть себя?
– Сама себе беду наживешь… Твоя-то беда теперь тебе в глаза смотрит, улыбается, а…
– Вздор!..
– Ты, думаешь, Хомутов пьян, зря мелет… Нет, голубчик, у Хомутова сердце об тебе болит… да!..
– Скажите мне одно, – уже задумчиво и серьезно проговорила Ираида Филатьевна, усаживаясь на крылечко рядом с Хомутовым – зачем вы разорили Шипицына, обольстили его любимую дочь и теперь его же и ненавидите?
– С Шипицыным нас бог рассудит… Мы тут все запутались, а теперь поди разбирай, кто прав.
– Положим даже, что вы и сами не уверены были в своей виновности, чего же стоило вам выбросить старому другу пять – десять тысяч, чтобы оградить себя от нареканий!.. Вот чего я не понимаю! Ведь вы другим помогаете же, я знаю, а Шипищына преследуете…
– Видите, барынька, прежде-то я даже и думал ему помочь, да он все со злом да с гордостью ко мне приставал. Ну, оно, это самое дело, так и затянулось… А теперь уж ему не поможешь, Шипицыну-то. Если ты скажешь одно слово, – прибавил Хомутов, – своими ручками бери и отдай Шипицыну, сколько тебе поглянется. Отворю сундук, и бери.
– Нет, вы лучше сами ему отдайте, а не для меня.
– Не могу… Шипицын-то вам рассказывал, да не все. Есть у меня старушка мать, очень древняя старушка, вот она и проклянет меня, ежели я помогу Шипицыну. Видишь, у ней с Шипицыным разговор такой вышел, крупный разговор. Надо полагать, сказал он ей, матери-то моей, что ни на есть обидное. А что он ей сказал – я неизвестен, потому родительница молчит… Мать-то мне прямо сказала: «Прошка, ежели ты хоть грош дашь Шипицыну, нет тебе моего благословения родительского во веки веков. Прокляну… А без моего благословения погибнешь, аки червь!» Ндравная старуха, одним словом.
– Ну, а я, барынька, домой, – заговорил Хомутов, прерывая сам себя и поднимаясь с места. – Тошнехонько мне на твоих французов смотреть…
Как Ираида Филатьевна ни уговаривала Хомутова не ездить ночью, он настоял на своем и влез на выстоявшегося иноходца.
– Приезжайте как-нибудь, – проговорила Ираида Филатьевна, когда Хомутов снял шляпу, – побеседуем.
– Спасибо, барынька… Это я тебе пьяный все разболтал, а трезвому стыдно будет глаза показать. Да… А ты подумай, о чем я тебе толковал. Ежёлй круто придется, только перешли мне весточку: я всех в один узел завяжу для тебя… Слышала?..
– Нет, мне еще ни к кому не случалось обращаться за помощью…
– Гордость одолела… Ну, как знаешь… А только попомни мое слово: берегись того, кого любишь.
Хомутов стегнул нагайкой иноходца и пропал в белом густом тумане, которым был залит весь прииск; только удары лошадиных копыт о камни еще несколько мгновений нарушали мертвую тишину летней уральской ночи.
Когда Ираида Филатьевна вернулась в свою комнату, Настенька уже спала на своей кровати крепким сном. Она, очевидно, дожидалась Ираиды Филатьевны й прилегла на кровать, не раздеваясь. «Берегись того, кого любишь», – вспомнила Ираида слова Хомутова и долго и внимательно смотрела в спокойное лицо Настеньки, залитое ровным горячим румянцем. Девушка спала, слегка раскрыв свои пухлые розовые губы; ровное, спокойное дыхание едва можно было заметить, по лицу расплывалась какая-то неопределенная мысль, заставлявшая одну бровь приподниматься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20