Что сверчки? - лягушки приумолкли, ворона серая, которая на недалеком отсюда заборчике погостовом примостилась - и та слушает!
И сами собою приходят на память слова стихотворения, то ли в школе выученного, то ли где-то услышанного:
Надо вечно петь и плакать этим струнам, звонким струнам, Вечно должен биться, виться обезумевший смычок.
И под солнцем, и под вьюгой, под белеющим буруном, И когда пылает запад, и когда горит восток…
В точку слова, хорошо сказано!..
Даже Санек Лошадник язык свой попридержал: раз стоим, значит, надо. Кто платит деньги, тот и музыку заказывает.
- Пастауце, - велел отшельник. Встретил непонимающие взгляды и объяснил: - Дамавину на зямлю пастауце. А ты - играй, - (это Юрасю).
Опустили мужики гроб, переглядываются. Недоброе, чуют, затевается.
- Адкрывайце!
- Да куда, растуды тваю налева, адкрываць! - не выдерживает Потапыч, бывший партизан, нынче - пенсионер в отставке. Этот вызвался в помощники добровольно, связывает, его, наверное, что-то с покойным.
Вернее, связывало.
- Адкрывай, - мрачно отзывается дядька Григорий. - Дзела гаворыць. Трэба так.
- Эй, мужики, вы сурьезна?
Но Лошадников вопрос остается без внимания. Кряхтят, поднимают веко, в сторону кладут.
- Ты, ты и ты - дапамажыце, - командует отшельник, показывая на Потапыча, дядька Григория и еще одного носильщика. - Перавярнуць яго патрэбна.
На сей раз обходится без заминки: покойного размещают наоборот, ногами назад.
- Трэба б на жывот пакласци, - подает голос дядька Григорий. - И яшчэ б пятки падрэзаць.
Отшельник качает головой:
- Ня бойся. ‚н не павернецца. …Не павинен. А ухадзиць яму лягчэй будзе.
В руки покойному снова вставляют вынутую на время переноса свечку, зажигают ее и закрывают домовину.
- Цяпер да Струйнай! - и поди разбери, что на речке-то он позабыл, хмурый. Может, совсем с ума сошел от горя по отцу?.. Не похоже вроде.
Ладно, кто платит деньги… Одним словом, мужики, скользя по мокрой траве, спускаются по тропке к берегу. Само собой, дорожка эта не предназначена для несения домовин, поэтому многие в сердцах дают выход своему раздражению и на фоне мелодии Глюка из «Орфея и Эвридики» то и дело слышны отдельные звуки «е…», «ю…» и прочие.
Уже когда, казалось, без происшествий опустили гроб к берегу, передний правый носильщик таки не удержался и на мгновение утратил равновесие.
В этот момент, почудилось, под крышкой кто-то шевельнулся.
- А-а! - заорал Санек. - Шавелицца! Ой, мужики, точна гавару: як есць, шавелицца!
- Штаны свое перавер, ци ня мокрыя? - обронил кто-то. - И давайце-ка, хлопцы, паэнергичней. Штось мы зусим расквасились.
- Правильна, - поддержали его. - Гэтак да другага прышествия будзем нясци, а ен жа ж тожа чэлавек, аддахнуць хоча. Слыш, Стоян Мироныч, куды далей?
- Усе, - отозвался отшельник. - Пачъци. Крыху вышэй аднясем.
- Чаго ж па березе?
- Нада.
Несут. Сзади вышагивает Юрась; плачет скрипка.
Впереди - осыпь. Древняя ива, которая росла в этом месте много лет, во время недавней бури (кажется, случившейся в ту самую ночь, когда помер старый отшельник) рухнула под собственной тяжестью. Ее вырвало вместе с корнями, и теперь здесь зияет огромная яма; на дне скопилось немного воды и даже нашли убежище несколько зеленых лягух, каждая с ладонь размером. А дерево селяне вынули из реки и оставили на берегу - сейчас оно лежит рядом с ямой и ивовые ветви склонились над тем местом, откуда когда-то росли корни.
- Стойце.
Понятное дело! Куда ж дальше - дорога-то перегорожена!
- Апускайце дамавину у яму.
- Чаго?
- Ты што, Стоян Мироныч, зусим здурнеу? Дамавину у яму! Вы чули?
- Апускайце, - неожиданно поддерживает отшельника дядька Григорий. - ‚н ведае, што кажа.
- Хапиць! - взрывается Филипп Гнатович Седый. - Дзе жывем, мужыки? Кали? Гэта ж не сярэднявякоуья, каб зусим забывацца. Чарауники наукола; у дамавине пакойнага пераварачываем - дзе ж такое бачыли?
Филипп Гнатович - школьный учитель. Неясно, почему он согласился помочь нести гроб - то ли по доброте душевной, то ли и у него были какие-то свои причины… Ясно одно: дальше следовать приказам молодого отшельника он не намерен. И так уже жалеет о том, что ввязался в это дело. Он ведь и в партии состоит.
- И што скажа Серабрак?
Вот и прозвучал самый главный вопрос. Тот, что волнует всех присутствующих.
Кстати, ответ на него известен заранее. Ивашка Серебряк, хоть номинально в высокие начальники не выбился, в местной парторганизации играет не последнюю скрипку. Более того, если уж поднимет гвалт, безнаказанных не останется. А он поднимет, он хоть из молодых да ранних - цепок и едуч, «товарищ» наш ненаглядный.
Надо бы удивиться: откуда, помилуйте, может Серебряк узнать о том, как и где похоронили старого отшельника? Свидетелей всего-то восемь человек, и ни один из них болтать не станет, ибо себе дороже обойдется.
Однако не сомневаются: узнает. История его противостояния с «колдунами» старожилам хорошо известна (а Юрасю, пока еще непосвященному, чуть позже ее расскажет дядька Григорий). Уж кто-кто, а Серебряк лично проверит, упокоился ли в земле старый отшельник!
Потому и не торопятся мужики исполнить волю Стояна Мироновича. Вдруг - передумает?..
Пауза затягивается, напряжение между людьми растет, и музыка, до сих пор летящая над водами Струйной, ничуть его не снимает.
Вдруг отовсюду - словно крылатое конфетти - бабочки, бабочки… Они слетаются к сломанной иве, садятся на ее ветви, весь склон уже усеян ими, черными, с желтой каймой по краям. Это траурницы, их десятки и десятки - мотыльки пляшут в воздухе и даже садятся на плечи и волосы людям.
- Не дазнаецца, - говорит молодой отшельник.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71