Детям все, себе ничего.
Двенадцать ходатаев.
Двенадцать папок с заслугами.
Не считая коллекции детских лиц.
Заслужила продление!
Зал (хором). Ей продлить. Ей! Матери! Маме.
Все за нее. Каждый – о своей маме. Умиление и благодарность.
Судья (умоляюще). Терпение. Последнего. Четвертый кандидат порядка ради.
На трибуне проснувшийся рано. Глядевший на оранжевый карниз. Шарф на шее. Сутуловатый. Кашляет. Себя не сохранил.
Четвертый. Не пятилучевой. Одинок от эгоизма.
Труд без интереса. Ночной дежурный. “Спасибо” нет даже домового масштаба. Был городской стыд: порча музейного экспоната. Полгода безделья в наказание. Молодости не заслужил. Время отнимаю. Но дело незавершенное. Ищу кому вручить.
Одна страсть, один интерес-великие люди. Тайна гениальности! Волновало: этим пером – великое слово. Собирал вещички, пряди волос, автографы. Почти бессмыслица. Другие пожимают плечами. Замкнулся.
Вдруг ратомика. Описание каждой молекулы. Осенило: в руках ключ. Вещи великих людей, дыхание, пот, кожа под краской, под чернилами, в волокнах бумаги, шерсти. Химия гения!
Энгельса помню: “Эпоха требовала гениев и породила их”. Наша требует. Но кто способен? Именно?
Математики и музыканты-сызмала. Поэты-в юные годы. Что от врожденного?
Взялся за кропотливое. Ратобиохимия. Сравнение; белки среднего, белки гениального. Мозги великих в музее. Тургенева – наибольший. Взял срез. Городской стыд за это. Мечтал: найду решение. Мечтал: себя подправлю. Общая польза и личное счастье. Мне уважение-отмена городского стыда. Мечты, мечты!
Но сто тысяч белков у каждого. Изучаю тысячу гениев. Разобрать одну молекулу-месяц. Нет в жизни era миллионов месяцев. Уже стар. Шарф, кашель, пилюли. Успел мало: наметки, догадки. Пора передавать. Кому? Сюда принес. Попрошу достойного. Космонавт ли, умелец терпения, мать ли, детей много. Если учитель, учеников еще больше. Прошу…
Закашлялся. Долго. Надсадно. Виноватые глаза.
Папку протягивает. Рука дрожит…
Молчание на суде.
Космонавт. От имени времени и пространства, от имени чужедальних миров, миллионов километров, спрессованных в минуты…
Ему!
Мама (со вздохом). Мне зачем? Я простая (привычное отречение мамы!).
Первый кандидат (очень надеялся на награду). Рассмотреть надо наравне.
Голоса. Ему! Четвертому!
Судья (разводя руками). Голосуем?
Выставка ладоней. Подсолнечники на поле.
Рассказ этот, волнуясь, как и полагается молодому начинающему автору, Гхор прочел Ксану и Ладе. И как неуверенный автор добавил пояснения, не надеясь, что написано достаточно ясно:
– Так решается проблема, которую ты обсуждаешь, Ксан. Сейчас вторую жизнь заслуживает не каждый.
Есть тысячи и тысячи средних людей, их долголетие никому не нужно. Жизнь надо дарить избранникам. Возникнет здоровое соревнование. Стремясь к награде, каждый будет стараться прожить не кое-как, а с наибольшей отдачей.
Ксан слушал с неопределенной улыбкой.
– Вот ты какой!-произнес он. Потом добавил:– Чем хороша литература? Она умеет умалчивать о последствиях. Точка поставлена, счастливый конец, влюбленные целуются, неудачники плачут за сценой. Видимо, литератор не мог бы работать на моей должности. Разреши, Гхор, к твоему произведению я подойду как консультант Института новых идей. Я продолжу твой рассказ. Нет, не завтра, сейчас продолжу, устно. Итак, восторженные свидетели вынесли победителя на руках.
Он сиял от счастья. Не все сияли. Некоторые были смущены. Задержались в зале друзья космонавта. Один сказал: “Юбиляр был лучшим из нас. Значит, так получается: мы, космонавты, отверженцы. Всю жизнь в ракете, как в ссылке, и это не подвиг. Так на кой же черт лишать себя радостей жизни? Проживу-ка я свой век на Земле в полное удовольствие”.
– И я,-сказал другой.
А третий крикнул:
– Друзья, космачи, откажемся все летать. Паралич космических трасс. Кажется, на Сириусе это называется забастовкой. Пусть обойдутся без космонавтов, может, научатся ценить нас.
Унылые сыновья и дочери провожают обреченную мать. Женщины плачут: расставание неизбежно. Одна из них рыдая кричит:
– Были мужчины высокомерными господами, так и остались. Почему изобретатель всех почетнее? А женщина, мать-героиня? Обречена с рождения быть человеком второго сорта?
– Правильно я рассказываю. Лада?-прервал себя Ксан.
– Мать надо было наградить, конечно, дать ей вторую молодость,– предложила Лада.
– А космонавту?
– И космонавту. А среднему, во всех отношениях достойному, пожалуй, не стоило.
– Хорошо, Лада, принимаю твою поправку: среднедостойным не нужно продления. Даю новый конец рассказа:
Под бурные аплодисменты жизнь продлили троим.
Но…
За столом, за веселым ужином обнимает космонавт друзей. Прощается со старостью, уходит в молодость. Он весел, прочие грустноваты. Старшие в большинстве не награждены, младшие в большинстве не добьются награды. Он счастливец… и отщепенец. Он лучший, они среднедостойные. Но разве он настолько лучше других? На словах его поздравляют, глазами укоряют. И кто-то самый откровенный или несдержанный кидает в лицо, как плевок:
– Слушай, а сам себя ты считаешь наилучшим? Тот не смелее? Этот не хладнокровнее? Они летали на два года меньше, но велика ли разница-твои двадцать пять или их двадцать три?
И награжденный, стуча кулаком, кричит с надрывом:
– Отказываюсь от молодости! Кому передать? Решайте сами!
Мать-старушка приходит сияя в свой дом. Говорит мужу: “Отец, поздравь!” Старик обнимает ее, сдерживая слезы. Сам-то он не удостоен. Сорок лет прожили вместе, но всем известно: материнские заботы больше. Всхлипывает:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135