— Зося, не будем об этом говорить, ладно? Ты ведь знаешь, на дурное или низкое мы с тобой не способны.Зося села в постели. И голос ее чуть-чуть охрип, когда она спросила:— А на опасное?Штуб молчал, раскуривая сырую папиросу.— Пока этого нет и не предвидится в ближайшее время, — наконец ответил он. — Сейчас я тебе принесу твою котлету.Всего четыре дня погостила она у него, а потом Тяпу хватила корь, и Зосе пришлось уехать в Унчанск. На портного люкс, или экстра, как выражался Ястребов, Штуб выучиться не успел, выучился на форсистого портняжку, но и это годилось в спехе надвигающихся событий.В апреле сорокового года, когда Норвегия и Дания были оккупированы немцами, Штуба срочно командировали в Одессу. Тамошний главный начальник приболел, заместитель срочно был вызван в Москву. Штубу пришлось иметь дело с гренадерского роста товарищем, по фамилии Дубов. Не помня себя от замешательства по причине свалившейся на него международной ответственности и желая лишь выйти из кипятка живым и в нем не свариться, Дубов долгое время только отдувался, словно в парной бане, а потом, утирая обильный пот, зачастил:— Я лицо малозначащее, эти вопросы для меня могут решать исключительно директивные органы. Одно мне известно совершенно конкретно: наша дружба с Германией — дело не шуточное, надеюсь, вы помните, как сказано в историческом документе…И Дубов по памяти бойко процитировал…— Минуточку, — попробовал было вежливо прервать цитатчика Август Янович. — У нас с вами дело безотлагательное…Но цитатчика не так просто было остановить.Тогда Штуб распорядился:— Помолчите!Дубов остановился на полуслове.— Вы меня цитатами не бейте, — холодно сказал Штуб. — Вы дело говорите, цитаты я и сам цитировать умею…— А дело что ж? — испугался Дубов. — Дело дипломатическими осложнениями пахнет…— Доложите не ваши размышления, а факты!— Слушаюсь, пожалуйста, факты: мы берем парашютиста близ румынской границы, уточняю по карте — здесь. Шестьдесят километров. Согласитесь, пилот мог вполне потерять ориентировку, он залетел всего только до Котовска, а в тумане, он утверждает…— Я проверял, тумана не было, — сказал Штуб, зло любуясь испугом начальника. — Была идеальная видимость и здесь, и над территорией Румынии.— Но вы же понимаете, они уже запрашивали, и сюда звонил сам фон Шуленбург.— Почему сам, и таким курсивом? Фашистюга, сволочь, какой он для нас с вами сам? Что вы ответили?— Как приказано — знать не знаем, ведать не ведаем.— Точно?Дубов совсем скукожился от страха — теперь и этот очкарик ему не верит!— Вы же понимаете, — опять начал он, пытаясь разобрать, какова птица Штуб: высоко летает или так себе, на подхвате. — Вы же понимаете, мы тут не ориентированы, мы лишь исполнители…— Чекист не бывает только исполнителем. Чекист думать должен.Ровно через сутки немецкий парашютист, не пожелавший назвать даже свою фамилию, сидел перед чекистом Штубом. Пригубив чашку с кофием, он отставил ее с брезгливой миной.— Это же помои! — сказал он.— Да что вы? — на хорошем немецком языке искренне удивился Штуб. — А по-моему, кофе как кофе. Кстати, — добавил он, — на «Интурист» вы не рассчитывайте. Это все кончилось безвозвратно. Вы — шпион, обращаться с вами мы будем как со шпионом…Красивый белокурый бестия-шпион, попавший сюда «по нечаянности», молча посмотрел на совершенно штатского, в крахмальном белье, душистого, вежливо напористого Штуба. Чем он так неуловимо опасен? Что он успел проведать? Откуда в нем эта спокойная, даже самоуверенная флегма?— Я бы выпил кипяченого молока, — потянувшись, произнес Штуб.Это было так неожиданно, что Железный Эрик, как звался парашютист в соответствующих списках, даже обмяк. И конечно, Штуб заметил, каково обошлась парашютисту эта фраза. Такая невинная, такая простая.— А вы не хотели бы выпить со мной за компанию кипяченого молока?Но парашютист не сдался.— Мне удобнее говорить по-русски, — сказал Штуб. — Вы понимаете меня?Откуда Железный Эрик мог знать, что все, что он зарыл, Штуб вырыл и, более того, уже успел побывать там, где назначена была явка. Двадцать три часа собеседник парашютиста не ел, не спал, даже не закуривал. За сорок минут он побрился, принял ванну, переоделся и выкурил три папиросы. Эрих Швеленбах-Лютцов, сын чистопробного арийца и графини из Нарышкиных, начал понимать по-русски.— Имейте в виду, что золотая сказка кончилась навсегда, — сказал Штуб. — Идиотов вы повидали, но больше они вам не попадутся до конца вашей жизни, которая, от вас зависит, может быть очень короткой, но может быть и очень длинной. Все зависит от вас, дорогой Эрик, от вашего здравого смысла — он ведь не чужд немцам, — от вашего умения понимать обстановку. Вы летели не в Румынию. Вы летели сюда, кум Сясенко вас ждал. Он тут — вы же понимаете: мы знаем даже больше, чем вы. Вы спеклись. Полностью. Рассчитывать на то, чему вас учили, не имеет смысла. Шуленбург удовлетворен нашими разъяснениями: вы утонули в болоте. Понимаете? Есть ведь совершенно недоступные болота. Это по нашим предположениям — вы утонули, но вы могли и не утонуть; вы погибли — вот это наверняка. Может быть, и найдем впоследствии ваш труп. Это будет или действительно ваш, чего вы вряд ли хотите, или просто останки некоего человека — тут опять многое от вас зависит. Коротко: «вы проиграли, подполковник Швеленбах» — так говорят в тех книжках, которые воспитывали ваш интеллект. Вы проиграли, подполковник, вашу игру так же, как фашистское логово уже начало проигрывать свою игру…— Начало?— Да. Затеяв войну с нами.— Но мы…— Вот обо всем этом вы мне и расскажете. Подготовьтесь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42