Таня с нежностью думала о нем. Ванька есть Ванька. То сиднем сидит у себя в глуши, то вдруг сорвется – ничем не остановишь. В тайгу так в тайгу, голодать так голодать, спать на земле – так спать на земле. И делается это без ложного героизма, с сознанием того, что все происходящее послано свыше и так должно быть.
Глубинной, внутренней, неспешной силы у Ваньки всегда было гораздо больше, чем у Бейбарсова или Ягуна. Таня постоянно ощущала в Ваньке ровный огонь – внешне неброский, почти незаметный, без искр, без внезапных сполохов, без дыма красивых слов.
Нужно было драться на дуэли с Пуппером – дрался, хотя и попал в Дубодам. Сказал, что не останется в аспирантуре – не остался. Даже Глебу он всегда спокойно бросал вызов, хотя их магические силы были несопоставимы. Громадные, направленные на авантюры и разрушение силы Бейбарсова – силы некромагии и смерти, и скромные, но созидательные и исцеляющие силы Ваньки.
Нет, все-таки она сделала правильный выбор, хотя сердце порой и гложет… Любовь – это аскеза, нежность и жертва. Все прочее любовью не является и лишь пакуется с ней в один пакетик для опошления торговой марки. Как жаль, что Бейбарсов никогда не мог этого понять…
Таня очнулась, только когда Ягун замахал перед ее глазами ладонью.
– Эй! Ау! Которые в астрале: как слышите меня? Прием!
– Чего тебе? – спросила Таня недовольно.
– О чем ты сейчас думала? Смотришь в стену, а я до тебя целую минуту доораться не могу! Пытаюсь подзеркалить – стена стеклянная. Лазеек нету… Ну все, брысь! Я сейчас комбинезон примерять буду!
Когда Таня уходила из комнаты Ягуна, играющий комментатор был уже занят рассматриванием внутренней бирки на новом драконбольном комбинезоне, на сей раз выписанном из Штатов и доставленном только вчера.
– Обожаю американские инструкции! Если продают, положим, волшебную палочку, то обязательно нарисуют на ней значок, что несъедобно и в ухо совать тоже нельзя. А то вдруг какой-нибудь умник в ухо засунет, а потом в суд подаст, что не предупредили, – бухтел он.

* * *

Декабрь только начался. Природа все никак не могла определиться, зима сейчас или поздняя осень, и потому стояло что-то довольно размытое, промозглое и серое.
Таня сидела на фундаменте подтопленного пляжного навеса и смотрела на океан. Ей не раз уже приходило в голову, что океан в предварительном представлении и океан такой, как он есть, – два совершенно разных океана.
Внизу, совсем близко, вода лизала камни. Звук был монотонный, повторяющийся. Волны короткие, рваные. Одна накатывала, а другая уже отступала с потерями. Обе сталкивались с коротким всплеском, точно знакомые, мельком обменивающиеся приветствиями.
У берега на мелководье вода не имела цвета, но была желтоватой от взвеси песка. Дальше шла темная, почти сизая полоса водорослей и снова песок. После песка вновь четкая, широкая полоса водорослей. Океан казался полосатым, как зебра. Правда, чем дальше, тем полосы были темнее, пока не исчезали совсем.
Недавним штормом смыло большой кусок песчаного побережья, и торчащий из воды навес, на котором сидела Таня, выглядел слегка сюрреалистично.
Чайки отдыхали на воде, лишь две-три самые беспокойные были еще в воздухе. Однако кричали они уже неохотно, лениво, как возвращающиеся с промысла цыганки.
Утро у Тани выдалось до безобразия свободным. Гоярына и его беспокойных сыновей она напоила ртутью еще вечером. Дополнительные же занятия с третьекурсниками начинались только после обеда.
Неожиданно Таня оглянулась, точно что-то позвало ее. На песке днищем кверху лежал старый рыбачий баркас. Он глубоко врос в песок, но Таня знала, что в противоположном борту глубокая пробоина, через которую легко забраться внутрь. Большинство учеников Тибидохса хотя бы однажды пережидали под баркасом дождь.
Поддавшись внезапному желанию, Таня забралась под баркас. Там было тепло и безветренно. Затхло, но приятно пахло сырым деревом и влажной смолой. Старые лодки умеют умирать вкусно. Таня легла на заготовленную кем-то толстую подстилку из мха и сухих водорослей и, повернувшись лицом к свежей струе воздуха из щели, стала смотреть на песок и берег, круто обрывающийся скалами.
Она лежала и лениво размышляла, что вот есть океан и есть рыбы, живущие на самом его дне в глубине немыслимой, где всегда кромешный мрак. Подняться наверх им невозможно. Они никогда не видели неба и солнца, и скажи им кто-нибудь, что небо и солнце существуют, рыбы не сумели бы понять, о чем речь. Есть и другие рыбы – обитающие в средних глубинах. Наверное, эти, в отличие от первых, раз или два в жизни увидят солнце, но вскоре забудут о нем. Там, наверху, у них дел нет. Они слишком заняты делами насущными, чтобы думать о вечном. И, наконец, существуют рыбы, живущие у поверхности и видящие солнце ежедневно. Некоторые рыбы, летучие, способны даже иногда взмыть над водой и, раскинув плавники, пронестись над ней.
Таня сама не заметила, как уснула. Последней была мысль, что она подобна летучей рыбе. Что-то же заставляет ее запрыгивать на контрабас и нестись неведомо куда в поисках неведомо чего? Что-то настойчивое, ищущее. Когда же она возвращается, вновь на нее наваливаются пустота и тоска великих, закисающих в бездействии сил.
«Я как курица, познающая радость полета лишь на краткие мгновения, пока она вспархивает на забор. От полета и воспарения духа я мгновенно устаю и падаю с забора в опилки, хлопая слабыми крыльями», – подумала Таня, не проваливаясь, но мягко ныряя в сон.
Ее сон был коротким и жутким.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13