Столько же пришло с юга и столько же высадилось с кораблей.
Юкка наблюдала за своими белками, волокущими крыс к месту захоронения.
— У старого барсука будет много хлопот. Они всех перебьют. Зайцы горы такие же старики, как и ты, молодежь вся разбежалась.
Заяц удивился осведомленности Юкки:
— Вы тут много знаете о Саламандастроне!
Белка накинула свою пращу на конец хвоста.
— Я должна знать, что творится на свете. Только дурак не обращает внимания на то, что происходит вокруг.
Ты, значит, сумел выбраться из Саламандастрона?
Старый заяц печально покачал головой:
— Нет. Лорд Каменная Лапа послал меня на поиски подкреплений, но я никого не нашел. Вы нам не поможете?
Белка перекинула пращу из одной лапы в другую:
— Нет, ни в коем случае, хотя мне и жаль вас, друг.
Каждый заботится о себе. Но это не значит, что мы не гостеприимны. Отдохни у нас, подкрепись. Все равно ты не перенесешь долгого пути в таком состоянии.
Резвый тяжело вздохнул:
— Спасибо, но сейчас не время для отдыха. Я просто обязан продолжить путь.
Он пожал протянутую Юккой лапу, и она скупо улыбнулась:
— Доброго тебе пути, старый. Пусть удача сопутствует тебе.
— И тебе удачи, Юкка Праща. Может, передумаешь… хорошие у тебя воины, лихое племя!
Юкка посмотрела вслед зайцу, мелькавшему между деревьями.
— Храбрый и дурной, как все зайцы. Что скажешь, Груд? — Молодой воин тихо проворчал что-то, и Юкка хлопнула его по ушам. — Рот с песком отдраю за такие слова! Сколько можно тебя учить?

8
Постепенно рассветало, на цветках болиголова, клюквы и дягиля сверкали капли росы. Где-то в верховьях надрывалась кукушка. Она-то и разбудила Дотти. Зайчиха немножко понежилась, ожидая, что ноздри ее защекочет запах костра и стряпни. Но тут же озадачилась. Лагерь подозрительно тих и неподвижен, лишь голос кукушки доносился издали. Дотти высунула голову и повертела ею, оглядываясь. Ствол вяза был наполовину вытащен на берег, но друзья ее куда-то подевались. Не поднимая лишнего шума, Дотти вполголоса позвала: — Броктри, Груб, где вы?
Из зарослей донесся шорох, и она улыбнулась:
— Ну вылезайте, ребята. Я знаю, вы… Ой!
Большой дрозд вспорхнул из-за куста, задев ее щеку крылом. Тогда Дотти решила переменить тактику.
— Ну хватит, пошутили, и будет, всему есть предел.
Вылезайте немедленно, кому сказано!
Но в ответ доносилось лишь все то же «ку-ку». Дотти махнула в сторону кукушки прутом:
— Заткнись, зануда, сколько можно!
Она решила, что Броктри и Груб отправились собрать в лесу чего-нибудь съедобного на завтрак. Ворча под нос, Дотти уселась на берегу, грызя жесткую ячменную лепешку и яблоко, которые она нашла в своем мешке. Теплые лучи восходящего солнца ничуть не улучшили ее настроения. Она чувствовала себя одинокой, всеми забытой и покинутой.
— У-у… противные хитрюги… смылись только потому, что красавице необходим сон. Небось нашли ягодную поляну и сидят, округляют свои толстые морды.
Утешая себя таким образом, она заметила что-то на плоской поверхности лодки-бревна.
Это был грубый рисунок угольком из вчерашнего костра. Вниз по течению указывала стрела, Дотти была изображена сидящей в лодке. У резкого поворота реки были запечатлены Груб и Броктри, похоже, они поджидали Дотти. И слово, нацарапанное, очевидно, Грубом: «УВИДЕМ-СЯФПОЛДИНЬ».
Зайчиха изучала эти художества, все еще ворча под нос:
— Увидимся в полдень у излучины… Очень мило они мне сообщили, дезертиры несчастные… Ха! Это, стало быть, я! С такими жалкими ушами? Да у меня ушки прелестные!
Фу! Неудивительно, что выдры выкинули его вон… А правописание!
Она подобрала обгоревший сучок и исправила рисунок, пририсовав Грубу громадное брюхо, а Броктри — кривой висячий нос. Подправив свое изображение, она вывела жирную двойку под каракулями Груба.
— Ну, милочка, пришло время вам принять командование собственным судном!
Чуть не свалившись за борт два или три раза, она освоилась и легко управлялась с бревном. Смышленая Дотти очень скоро приноровилась удерживать свое судно в середине фарватера.
Без приключений она неслась вниз по реке, разговаривая сама с собой и слагая ужасающие «капитанские» стихи.
В стихах говорилось о том, что Дотти хоть и красива до невозможности, но не раздумывая врежет тому, кто сомневается в ее капитанских возможностях.
Вдруг она тормознула веслом, потому что на берегу появилось живое существо: необычайно жирная и неряшливая ласка, с половиною завтрака на засаленной рубахе. Она стояла, держась за свисающую сверху, из кроны дерева, толстую лозу дикого винограда. Плюнув в воду, она сумрачно глянула на Дотти и сказала лишь одно слово:
— Ну!
Зайчиха вежливо улыбнулась ей:
— Извините, что вы сказали?
Ласка вызывающе вскинула морду:
— Ну. Я сказал — ну. Ты, стало быть, собираешься мне врезать, кролик?
Зайчиха вздохнула, закатила глаза, как бы ожидая помощи от небес.
— Если вы сегодня умывались, то, конечно, не промыли глаза, сэр. Я не кролик, а заяц, видите ли… А врезать вам я вовсе не собиралась, это просто песенка такая.
Грязнуля опять сплюнул в воду.
— Ты сказала, что если я еще хоть словечко… то ты мне врежешь. Вот я выдал словечко. И не одно уже. Ну давай, врежь!
Дотти с неудовольствием смотрела на него. Мать всегда предостерегала ее от общения с задиристыми типами, которые много плюются. Их можно отшить только презрением, которого она постаралась вложить в свой взгляд как можно больше.
— Мерзкая привычка — плеваться. И позвольте вам заметить, что уровень реки нисколько не поднимется от ваших плевков. Всего наилучшего.
Она пустилась дальше, но тут «тип» завопил изо всей мочи:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80