– Не понял, - ответил тот и развернулся так, что Виктор Иванович подумал: шофер все знает. Он знает, что его непременно надо привезти на работу, и готов даже не подчиниться ему сейчас. Потому что есть приказ, который выше. Что, в сущности, такое - наши шоферы?
– На дачу, - мягко повторил Виктор Иванович.
– Есть, - ответил тот. И засмеялся: - Уважаю динамический стереотип. Он всегда на страже… Вот я и буксанул…
Виктор Иванович промолчал. Он думал о том, что будет, когда к нему придут «посланники», а его не окажется на месте. Тоже ведь сломается у них стереотип. У одного за другим. Трах-тара-рах по стереотипу! И надо будет им что-то придумывать, весь конец недели он им попутает.
Почему вдруг понадобилось отправлять его на пенсию? Он видел на просмотре этот фильм… Как его? Ульянова там отправляют на пенсию, и он дуреет на глазах, потому что не знает, как жить… И Виктор Иванович не знает, что это такое - жизнь без работы. Куда ж его девать - время? Но не в этом дело… Зачем? Почему? Кому приглянулось его кресло? Кого это выдвигают или понижают? Узнать это - значит узнать все. Если игра идет сверху вниз, то тут ему не бодаться. А вот если снизу вверх, то можно и перекрыть кислород.
Вот это тот самый случай, когда говорят: чем выше заберешься, тем больнее падаешь. Но он же не сам вверх рвался! Сроду ни на чьи плечи там, а то и голову не становился. Он любил про это говорить сыну. «Я, Игореша, удила не грыз… В мыле сроду не был… Но дело свое всегда делал старательно»…Уже десять лет замминистра. Федерацию знает как свои пять пальцев… Новые вузы - это его дело. Ездил и смотрел и по стенкам кулаком стучал, проверяя крепость зданий. Он всегда был «вникающий» начальник. И Колю Зинченко этому же учил, когда забрал к себе… «Интеллигенция - ранимая природа. С ней надо лаской… Профессура это особенно любит… Не жалей для нее хорошего слова…» Бычок Зинченко только ухмылялся: «Ну, ну…» Чудное пошло время. Вот сегодня четверг, чистый четверг… Через два дня пасха. Раньше как было? Обязательно воскресник или что-нибудь в пику… А теперь Фаина по телефону кричит: «Как же без кулича?» И яички покрасит, и скажет ему ласково: «Христос воскрес, Витя». И он ответит: «Воистину воскрес» - и поцелует ее в кислый утренний рот.
Только бы Савельич был на месте. А собственно, куда может деться восьмидесятитрехлетний старик с полупарализованными ногами? Сидит на своей каталке на террасе, строгает, лепит. Такое у него хобби. Из суховья, соломы, шишек, из любого подножного отброса делать карикатуры на великих мира сего. От Черчилля и де Голля до Толстого и Муслима Магомаева. Другого материала, считал, вышеназванное человечество не заслуживает. Из коряги-сигары вырастал и разбухал моховой, с виду мягенький Черчилль. Была серия мелких политических деятелей, сделанных Савельичем исключительно из козьего помета. Этого же заслужили у него выдающиеся женщины - Фурцева и Зыкина. Савельич всем показывал свою коллекцию, не боялся. Начинал экспозицию с самого себя, любовно сделанного из большой коровьей лепешки, патронных гильз, рыбьего пузыря и странной технической детали - детского граммофона, вставленного в то место, которое теоретически соответствовало заду Савельича.
– Мне бы дожить и посмотреть, чем вся эта заваруха кончится, - говорил он.
Виктор Иванович мог предположить, что скажет ему Савельич.
– Голуба, - закряхтит он, - все правильно. Машине нужны новые зубы…
Если он действительно так скажет, то Виктору Ивановичу конец. Это приговор.
Но была смутная, крохотная надежда, вдруг Савельич дернет рычажок, подкатит к своей каталке телефон, дрожащим кривым пальцем наберет номер и скажет… Неважно - что… Но скажет…
Бесполезный вроде бы старик крепок связями. Еще сидели в своих креслах его ученики и выученики, еще помнили они его голос, в гневе с фальцетцем, а потому и отвечали вежливо, и выслушивали терпеливо. Но главное знали, что обезноженный старик в три-четыре телефонных звонка мог добраться до кого угодно. И поди знай наверняка, кто его пошлет, а кто и выслушает. Поэтому кланяться, может, и не кланялись, а советоваться - советовались. И, бывало, совет дорогого стоил.
Списанный в тираж старик начинал день с чтения газет. Читал с тремя карандашами - черным, красным и синим. Автоматического фломастера не признавал. Школьные коротенькие цветные карандаши самого дешевого подбора всегда под рукой.
Черным цветом помечал глупости времени - какую-нибудь дискуссию. Красным - что считал отклонением от линии, от первоосновы. Синим - вранье. Потом брал телефон и кричал тем, кого считал виноватым в публикации.
– Ты читал, а, читал?
Кричал долго, не слушая возражений и оправданий, и трубку бросал всегда сам. Не знал, что именно этим жестом волновал людей больше всего. «В силе старик, - говорили в кабинетах и лезли за валидолом, нитроглицерином, но-шпой. - В силе!»
Конечно, были и другие, те, что считали его выжившим из ума придурком, но, честно говоря, их было меньше. И Виктор Иванович к их категории не принадлежал.
Сейчас он думал о том, что в любом случае поездка на дачу - отсрочка.
А может, надо все принять как есть? Лет десять тому назад он сам участвовал в такой же операции. Тоже день в день накануне шестидесятилетия одного босса. Приехали они туда втроем. Вручили какую-то смехотворную грамоту. Босс так и просидел с отвисшей челюстью, ничего не понимая в происходящем. Виктору Ивановичу тогда это показалось признаком слабодушия: ну, сообрази, дурак, сообрази! Ничего ведь сверхъестественного! Шестьдесят лет все-таки! Время уходить, время… Какие мужики начинают дышать в затылок, тигры!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52