– Бери босоножки, - сказал он ей, - пошли менять.
По дороге он объяснил, что он тоже в этом году получил аттестат в заочной десятилетке. В райкоме комсомола потребовали документы, его хотят сделать заведующим отделом. Правда, лопухи райкомовцы не знают, что с аттестатом его тут же заберут в обком комсомола. Там уже с ним говорили на эту тему. Помнит она Виктора Ивановича Гуляева?
Кто не помнит Виктора Ивановича? Он у них работал в школе, когда она пришла туда в первый класс. Молодой историк, распластав на груди блестящий немецкий аккордеон, играл им, новобранцам, известную мелодию из кинофильма, а учительница тонким неверным голосом побуждала их:
– Ну, ребятки, ну, все вместе…
Мы с железным конем
Все поля обойдем,
Уберем, и посеем, и вспашем.
Таня слова знала. В ее детстве каждое застолье начиналось этой песней.
– Он теперь в обкоме комсомола, - рассказывал ей Николай про бывшего историка. - В орготделе… Меня зовет… Квартиру обещает… Они дом строят на паях с заводом. Семиэтажный…
У Татьяны почему-то сжалось сердце. Как будто она что-то узнала такое, отчего вся жизнь ее будет зависеть, и теперь ей ни туда ни сюда. Глупый какой-то секундный страх, и она, чтоб прогнать его, сказала:
– А я поеду в Ленинград поступать… На географический…
– Там климат неважный, - ответил ей Николай. - Я служил под Ленинградом. Все время проклятая сырость… Я намерзся…
Сказал он это как-то так, что ей стало его жалко.
И она, запутавшись в своих ощущениях, ляпнула ни с того ни с сего:
– А скорее всего, я не поступлю… Там, наверно, конкурс!
– Зачем же идешь, если не уверена?
Она ведь была уверена, была! Она ведь хорошо училась и географию любила, у них дома собрана хорошая географическая библиотека. Отец просто помешан был на всяких там пигмеях, островитянах. У него в кабинете во все времена, наряду с другими, висел портрет Миклухо-Маклая, и отец именно с ним любил разговаривать:
– Ну, Миклуха, что мы будем делать с коровами?.. Ясно, понял… Я сам такого мнения…
Отец учил ее грамоте по глобусу и музыке по песням из довоенных кинофильмов.
То, что она сейчас, походя, легко, допустила возможность не поступить на географический, было предательством по отношению к покойному отцу.
А Николай в это время уже вел ее по фабричке, где пряно пахло клеем, резиной, где им смотрели вслед соседки и знакомые, не понимая, зачем она тут - Татьяна Горецкая, самая красивая выпускница школы, и почему она с этим выскочкой Колькой Зинченко, который идет, скулами играет, так и жди что-нибудь сейчас рявкнет.
Рявкнул:
– Что это возле тебя, Марея, мусору больше всего?
– А у меня работа мусорная, - ответила закройщица Мария, с которой он вместе учился. - Я ведь не с бумажками, как ты, вожусь, а с дерьмом… - И она ткнула прямо в лицо Николаю кусок остро пахнущей клеенки, из которой шилась детская обувь.
Им уже сигналил Кузьма Минин, стоя у своей директорской каморки. Он закрыл за ними дверь, взял в руки коробку с принесенными босоножками, вынул их и бросил в объемистую корзину для мусора. Потом открыл дверцы широкого, во всю стену, шкафа и стал выбрасывать на стол всякие разные босоножки. Татьяна аж ахнула. Она понятия не имела, что такие тут шьются. Аккуратненькие, мягкие, на клею…
– Это на экспорт? - засмеялся Николай.
– В центр, - бросил Кузьма. - Выбирай.
– Выбирай, - повторил Николай.
Татьяна робко взяла такие точно по фасону, какие у нее и были, только сделанные как следует.
А почему остальное качество плохое? - строго,
начальнически спросил Николай.
А то ты не знаешь, - вяло ответил Кузьма. -
Товар какой… А шьет кто? У меня ж сапожников нет…
– Ищи! - сказал Николай. - Проявляй инициативу!
– Счас разбегусь… - засмеялся Кузьма. - Ты, Коля, меня словами не пугай… Втравили вы меня в это дело, себе не рад… И не трогай, христа ради, Марию… У меня некого сажать на раскрой клеенки… Воняет же, зараза…
Татьяна вышла с Николаем вместе, а дальше их дороги шли в разные стороны - ей налево, ему направо.
– Между прочим, географический есть и у нас, - сказал он тихо.
«…Двадцать семь лет, двадцать семь лет», - думала Татьяна, глядя, как медленно заглатывает Николай водку. Он любил - медленно. Маленькими глотками. Двадцать семь лет как один день. Зачем? Для чего? Чтоб родить детей? Чтоб жить в Москве? Она не так давно вдруг осознала бессмысленность их жизни вдвоем, призналась себе, что никогда ведь, в сущности, и не любила его. Сейчас же вдруг осознала: она способна встать и уйти из этой квартиры, от сына, от этого мужика с омерзительными руками, уйти навсегда, и пусть не будет этих двадцати семи лет. Уйдет, и не будет.
– Налей-ка мне, - сказала она Николаю, протягивая ему чашку.
– Молодец! - похвалил Николай. - Имеешь, значит, сочувствие…
– Нет, - ответила Татьяна, - не имею… Что тебе сочувствовать? Тебе этого никогда не требовалось…
– Потребовалось, - сказал он. - Жизнь сделала крен…
ВИКТОР ИВАНОВИЧ
Виктор Иванович гулял с собакой Бартой с половины восьмого до восьми. Он любил это свое собачье время. Любил неспешность, необязательность мыслей, которые к нему приходили, пока Барта присаживалась, или гоняла воробьев, или тянула носом в каком-то ей одной известном направлении. Виктор Иванович проживал эти полчаса полно и счастливо. Он был как бы извлечен на это время из жизни и становился только собачьим хозяином* уже немолодым мужчиной, в котором пенсионность возраста надежно скрыта хорошим массажистом и доброкачественным питанием. А самое главное - прочностью «соцбытсектора». Так любил говорить его покойный приятель. Они с ним одновременно приехали в Москву.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52