Поставил рюмку на стол и взялся за холодный маринованный огурец.
«Умеет, умеет. Хорошо пошло», – с профессиональным уважением оценил Гайдамака эту сложную фигуру высшего алкогольного пилотажа.
Майор Нуразбеков опять же пальцами выловил из банки маслину, пожевал, пожевал, выплюнул косточку в железного ежика и, в точности угадав желание Гайдамаки, спросил:
– Что, не распробовали коньячок? Ну тогда, как говорят в населении: между первой и второй перерывчик небольшой, верно?
И налил всем по второй.
– А неплохой коньячок, – похвалил майор. – Леонид Ильич все-таки не дурак был – знал, что пить. И Николай Николаич наш расщедрился. Это он – по-командирски, отец солдатам! «Полковник наш рожден был хватом», – процитировал Нуразбеков поручика Лермонтова.
– Был такой… следователь КГБ, – вдруг произнес Шкфорцопф, так и не дотащив до рта маринованный огурец.
– Что вы сказали?! – Майор Нуразбеков от неожиданности чуть не подавился второй маслинкой. – Так, так, так, так, так!… Расскажите, Николай Степанович, – какой-такой Хват, следователь КГБ?
– Был такой… Хват… Алексей Григорьевич. Крупный специалист… по генетике. Напомнили. Полковник наш… рожден был Хватом.
– Ну, ну, ну, ну, ну?!. Продолжайте!… Хват Алексей Григорьевич, полковник КГБ – оч-чень интересно! Я с ним не знаком, в первый раз слышу. Вы что, раньше имели дела с нашей Конторой, Николай Степанович?
– Не я… Академик Вавилов… Николай Иваныч… генетик. А Хват… был у него… следователем. Кажется, полковник Хват.
– Да, да, да, да, да!… – Майор Нуразбеков был весь внимание. – И чем эта история закончилась?
– Ну… закончилась… генетика.
– Когда это было?
– В тысяча девятьсот… кажется… тридцать девятом… году .
– А-а, понял, – сказал майор Нуразбеков. – В те времена; наша организация называлась не КГБ, а НКВД… Ну, за обедом о таких неаппетитных делах ни слова. Смотрите, друзья мои («Уже друзья его», – отметил Гайдамака), какой обед! Не обед, а целая обедня! Считаем… – майор начал загибать пальцы, – две бутылки «Клима Ворошилова», да «Московская-экспортная», да полкабанчика, да остальная закусь – такая объедаловка в «Лондонском» рублей на триста потянет, как раз на мою зарплату… Ну, не буду, не буду напоминать вам об этих чертовых трехстах рублях, – опять напомнил майор. – Вы же их не присвоили, а перевели в Фонд Мира, верно? Или куда? Ну, не буду вам аппетит портить. Давайте вздрогнем!
Все, все знает товарищ майор!
Выпили по второй.
И тут же – по третьей. Майор, как видно, решил загнать лошадей, но метод допроса, надо сказать, был выбран весьма гуманный и оригинальный – напоить подследственного и развязать ему язык.
«Не на того напал! – думал Гайдамака, чувствуя, как „Клим Ворошилов“ потихоньку успокаивает головную боль, придает силенок и возвращает подзабытую спортивную форму матерого алкогольного профессионала. – Врешь, не возьмешь! Триста рублей уже у Элки Кустодиевой и уже перечислены в „Фонд помощи любителям пива“.
– Что, Николай Степанович, потеплело? Пришли в себя после третьей? – поинтересовался майор Нуразбеков, отважно закусывая коньяк взрывным малохольным помидором.
– Полегчало… малость. Но сильно… знобит. Очень уж холодно… тут… у вас, – отвечал Шкфорцопф, плотнее запахивая больничный халат и зубом на зуб не попадая, – И ноги… сильно замерзли. Вязаные носки… в госпитале забыл.
– А вы горячего бульончику похлебайте, согреетесь… А то все водку да водку. И не беспокойтесь – мы вашу одежду из госпиталя забрали и привели в божеский вид. Люсьена постаралась, скажете ей «спасибо». Сейчас она привезет, переоденетесь. Ф-фу, какая жара… Сниму-ка я майку, что ли? И вы, командир, не стесняйтесь – снимайте рубашку – можно. Даже нужно. И штаты – тоже. Жарко, потому что. Делай, как я! Р-раз!…
Майор Нуразбеков подал пример – на счет «Р-раз!…» он сиял белую майку с красной эмблемой «Мальборо»; сказал: «Ды-ва!…», развязал и сбросил белые адидасовские кроссовки; потом сказал: «Тр-ри!…» и снял белые накрахмаленные брюки, аккуратно сложил их и повесил па спинку стула; подумал, стянул белые носочки, засунул их в кроссовки и остался в белых спортивных трусах с голубыми полосками и с прописной заглавной буквой «Д» в ромбике кагебистского спортобщества «Динамо».
– Разоблачайтесь, командир! – призвал майор. – В тени уже сорок четыре, бля, по Цельсию! Я бы этому Цельсию в тридцать седьмом, будь моя власть, – десять лет за саботаж плюс пять по рогам, и обжалованию не подлежит!
ГЛАВА 5. Литература как бокс
Новые, значительные мысли являются на свет голыми, без словесной оболочки. Найти для них слова – особое, очень трудное дело. И наоборот: глупости и пошлости приходят наряженными в пестрые старые тряпки – их можно сразу преподносить публике.
Л. Шестов. «Апофеоз беспочвенности»
Спасенного американца Гайдамака привел в палатку, накормил и подарил ему па ночь свою восьмую жену Беджу из соседней палатки. Беджей Эрнесто Хемингуэй остался очень доволен. Он был похож на врожденного дофениста. Кто он такой, Гайдамака не сразу понял, потому что американец был помешан одновременно па боксе, виски, охоте и литературе. Оказывается, Эрнесто проводил здесь свой личный эксперимент.
– Будем на «ты», – сказал он утром Гайдамаке, сразу уселся на своего любимого конька и преподал Сашку урок литературного мастерства. – Все критики – merde , я не слушаю критиков. «Критики объясняют». Что же они объясняют? Великий Лев вот что сказал: художник, если он настоящий художник, передал в своем произведении другим людям те чувства, которые он пережил; что же тут объяснять?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107