И щеки такие вымытые, вымытые!
Андрей не влюблен - я не допускаю, все-таки у него вкус есть, а просто он
так, дразнит нас, дурачится. Я вчера слышала, она выходит за Протопопова,
председателя здешней управы. И прекрасно... (В боковую дверь.)
Андрей, поди сюда! Милый, на минутку!
Входит Андрей.
Ольга. Это мой брат, Андрей Сергеич.
Вершинин. Вершинин.
Андрей. Прозоров. (Утирает вспотевшее лицо.) Вы к нам батарейным
командиром?
Ольга. Можешь представить, Александр Игнатьич из Москвы.
Андрей. Да? Ну, поздравляю, теперь мои сестрицы не дадут вам покою.
Вершинин. Я уже успел надоесть вашим сестрам.
Ирина. Посмотрите, какую рамочку для портрета подарил мне сегодня Андрей!
(Показывает рамочку.) Это он сам сделал.
Вершинин (глядя на рамочку и не зная, что сказать). Да... вещь...
Ирина. И вот ту рамочку, что над пианино, он тоже сделал.
Андрей машет рукой и отходит.
Ольга. Он у нас и ученый, и на скрипке играет, и выпиливает разные штучки,
одним словом, мастер на все руки.
Андрей, не уходи! У него манера - всегда уходить. Поди сюда!
Маша и Ирина берут его под руки и со смехом ведут назад.
Маша. Иди, иди!
Андрей. Оставьте, пожалуйста.
Маша. Какой смешной! Александра Игнатьевича называли когда-то влюбленным
майором, и он нисколько не сердился.
Вершинин. Нисколько!
Маша. А я хочу тебя назвать: влюбленный скрипач!
Ирина. Или влюбленный профессор!..
Ольга. Он влюблен! Андрюша влюблен!
Ирина (аплодируя). Браво, браво! Бис! Андрюшка влюблен!
Чебутыкин (подходит сзади к Андрею и берет его обеими руками за талию). Для
любви одной природа нас на свет произвела! (Хохочет; он все время с
газетой.)
Андрей. Ну, довольно, довольно... (Утирает лицо.) Я всю ночь не спал и
теперь немножко не в себе, как говорится. До четырех часов читал, потом
лег, но ничего не вышло. Думал о том, о сем, а тут ранний рассвет, солнце
так и лезет в спальню. Хочу за лето, пока буду здесь, перевести одну книжку
с английского.
Вершинин. А вы читаете по-английски?
Андрей. Да. Отец, царство ему небесное, угнетал нас воспитанием. Это смешно
и глупо, но в этом все-таки надо сознаться, после его смерти я стал полнеть
и вот располнел в один год, точно мое тело освободилось от гнета.
Благодаря отцу я и сестры знаем французский, немецкий и английский языки, а
Ирина знает еще поитальянский. Но чего это стоило!
Маша. В этом городе знать три языка ненужная роскошь. Даже и не роскошь, а
какой-то ненужный придаток, вроде шестого пальца. Мы знаем много лишнего.
Вершинин. Вот-те на! (Смеется.) Знаете много лишнего! Мне кажется, нет и не
может быть такого скучного и унылого города, в котором был бы не нужен
умный, образованный человек. Допустим, что среди ста тысяч населения этого
города, конечно, отсталого и грубого, таких, как вы, только три. Само собою
разумеется, вам не победить окружающей вас темной массы; в течение вашей
жизни мало-помалу вы должны будете уступить и затеряться в стотысячной
толпе, вас заглушит жизнь, но все же вы не исчезнете, не останетесь без
влияния; таких, как вы, после вас явится уже, быть может, шесть, потом
двенадцать и так далее, пока наконец такие, как вы, не станут большинством.
Через двести, триста лет жизнь на земле будет невообразимо прекрасной,
изумительной. Человеку нужна такая жизнь, и если нет пока, то он должен
предчувствовать ее, ждать, мечтать, готовиться к ней, он должен для этого
видеть и знать больше, чем видели и знали его дед и отец. (Смеется.) А вы
жалуетесь, что знаете много лишнего.
Маша (снимает шляпу). Я остаюсь завтракать.
Ирина (со вздохом). Право, все это следовало бы записать...
Андрея нет, он незаметно ушел.
Тузенбах. Через много лет, вы говорите, жизнь на земле будет прекрасной,
изумительной. Это правда. Но, чтобы участвовать в ней теперь, хотя издали,
нужно приготовляться к ней, нужно работать...
Вершинин (встает). Да. Сколько, однако, у вас цветов! (Оглядываяась.) И
квартира чудесная. Завидую! А я всю жизнь мою болтался по квартиркам с
двумя стульями, с одним диваном н с печами, которые всегда дымят. У меня в
жизни не хватало именно вот таких цветов... (Потирает руки.) Эх! Ну, да
что!
Тузенбах. Да, нужно работать. Вы, небось, думаете: расчувствовался немец.
Но я, честное слово, русский и понемецки даже не говорю. Отец у меня
православный...
Пауза.
Вершинин (ходит по сцене). Я часто думаю: что если бы начать жизнь снова,
притом сознательно? Если бы одна жизнь, которая уже прожита, была, как
говорится, начерно, другая - начисто! Тогда каждый из нас, я думаю,
постарался бы прежде всего не повторять самого себя, по крайней мере создал
бы для себя иную обстановку жизни, устроил бы себе такую квартиру с
цветами, с массою света... У меня жена, двое девочек, притом жена дама
нездоровая и так далее, и так далее, ну, а если бы начинать жизнь сначала,
то я не женился бы... Нет, нет!
Входит Кулыгин в форменном фраке.
Кулыгин (подходит к Ирине). Дорогая сестра, позволь мне поздравить тебя с
днем твоего ангела и пожелать искренно, от души, здоровья и всего того, что
можно пожелать девушке твоих лет. И позволь поднести тебе в подарок вот эту
книжку. (Подает книжку.) История нашей гимназии за пятьдесят лет,
написанная мною.
Пустяшная книжка, написанная от нечего делать, но ты все-таки прочти.
Здравствуйте, господа! (Вершинину.)
Кулыгин, учитель здешней гимназии. Надворный советник. (Ирине.) В этой
книжке ты найдешь список всех кончивших курс в нашей гимназии за эти
пятьдесят лет. Feci quod potui, faciant meliora potentes. (Целует Машу.)
Ирина. Но ведь на Паску ты уже подарил мне такую книжку.
Кулыгин (смеется).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19