Пятеркин слушал и дрожал от злости… Раз пять порывался он вскочить и вмешаться в спор.«Какой вздор! — мучился он, слушая их. — Как отстали, как нелогичны!»Спор кончился тем, что фон Пах лег рядом с Пятеркиным, укрылся шубой и сказал:— Ну, будет… Мы своим спором не даем спать господину защитнику. Ложитесь…— Он, кажется, уже спит… — сказал Семечкин, ложась по другую сторону Пятеркина. — Коллега, вы спите?«Пристают… — подумал Пятеркин. — Свиньи…»— Молчит, значит спит… — промычал фон Пах. — Ухитрился уснуть в этом хлеву… Говорят, что жизнь юристов кабинетная… Не кабинетная, а собачья… Ишь ведь куда черти занесли! А мне, знаете ли, нравится наш сосед… как его?.. Шестеркин, что ли? Горячий, огневой…— М-да… Лет через пять хорошим адвокатом будет… Есть у мальчика манера… Еще на губах молоко не обсохло, а уж говорит с завитушками и любит фейерверки пускать… Только напрасно он в своей речи Гамлета припутал.Близкое соседство врагов и их хладнокровный, снисходительный тон душили Пятеркина. Его распирало от злости и стыда.— А с сахаром-то история… — ухмыльнулся фон Пах. — Сущая институтка! За что он на нас обиделся? Вы не знаете?— А чёрт его знает…Пятеркин не вынес. Он вскочил, открыл рот, чтобы сказать что-то, но мучения истекшего дня были уж слишком сильны: вместо слов из груди вырвался истерический плач.— Что с ним? — ужаснулся фон Пах. — Голубчик, что с вами?— Вы… вы больны? — вскочил Семечкин. — Что с вами? Денег у вас нет? Да что такое?— Это низко… гадко! Целый день… целый день!— Душенька моя, что гадко и низко? Осип Осипыч, дайте воды! Ангел мой, в чем дело? Отчего вы сегодня такой сердитый? Вы, вероятно, защищали сегодня в первый раз? Да? Ну, так это понятно! Плачьте, милый… Я в свое время вешаться хотел, а плакать лучше, чем вешаться. Вы плачьте, оно легче будет.— Гадко… мерзко!— Да ничего гадкого не было! Всё было так, как нужно. И говорили вы хорошо, и слушали вас хорошо. Мнительность, батенька! Помню, вышел я в первый раз на защиту. Штанишки рыжие, фрачишко музыкант одолжил. Сижу я, и кажется мне, что над моими штанишками публика смеется. И подсудимый-то, выходит, меня надул, и прокурор глумится, и сам-то я глуп. Чай, порешили уже адвокатуру к чёрту? Со всеми это бывает! Не вы первый, не вы последний. Недешево, батенька, первый дебют стоит!— А кто издевался? Кто… глумился?— Никто! Вам только казалось это! Всегда дебютантам это кажется. Вам не казалось ли также, что присяжные глядели вам в глаза презрительно? Да? Ну, так и есть. Выпейте, голубчик. Укройтесь.Враги укрыли Пятеркина шубами и ухаживали за ним, как за ребенком, всю ночь. Страдания истекшего дня оказались пуфом. У телефона — Что вам угодно? — спрашивает женский голос.— Соединить с «Славянским Базаром».— Готово!Через три минуты слышу звонок… Прикладываю трубку к уху в слышу звуки неопределенного характера: не то ветер дует, не то горох сыплется… Кто-то что-то лепечет…— Есть свободные кабинеты? — спрашиваю я.— Никого нет дома… — отвечает прерывистый детский голосок. — Папа и мама к Серафиме Петровне поехали, а у Луизы Францовны грипп.— Вы кто? Из «Славянского Базара»?— Я — Сережа… Мой папа доктор… Он принимает по утрам…— Душечка, мне не доктор нужен, а «Славянский Базар»…— Какой базар? (смех). Теперь я знаю, кто вы… Вы Павел Андреич… А мы от Кати письмо получили! (смех). Она на офицере женится… А вы когда же мне краски купите?Я отхожу от телефона и минут через десять опять звоню…— Соединить со «Славянским Базаром»! — прошу я.— Наконец-то! — отвечает хриплый бас. — И Фукс с вами?— Какой Фукс? Я прошу соединить со «Славянским Базаром»!!— Вы в «Славянском Базаре»! Хорошо, приеду… Сегодня же и кончим наше дело… Я сейчас… Закажите мне, голубчик, порцию селянки из осетрины… Я еще не обедал…«Тьфу! Чёрт знает что! — думаю я, отходя от телефона. — Может быть, я с телефоном обращаться не умею, путаю… Постой, как нужно? Сначала нужно эту штучку покрутить, потом эту штуку снять и приложить к уху… Ну-с, потом? Потом эту штуку повесить на эти штучки и повернуть три раза эту штучку… Кажется, так!»Я опять звоню. Ответа нет. Звоню с остервенением, рискуя отломать штучку. В трубке шум, похожий на беготню мышей по бумаге…— С кем говорю? — кричу я. — Отвечайте же! Громче!— Мануфактура. Тимофея Ваксина сыновья…— Покорнейше благодарю… Не нужно мне вашей мануфактуры…— Вы Сычов? Миткаль вам уж послан…Я вешаю трубку и опять начинаю экзаменовать себя: не путаю ли я? Прочитываю «правила», выкуриваю папиросу и опять звоню. Ответа нет…«Должно быть, в „Славянском Базаре“ телефон испортился, — думаю я. — Попробую поговорить с „Эрмитажем“…»Вычитываю еще раз в правилах, как беседовать с центральной станцией, и звоню…— Соедините с «Эрмитажем»! — кричу я. — С «Эрми-та-жем»!!Проходит пять минут, десять… Терпение начинает мало-помалу лопаться, но вот — ура! — слышится звонок.— С кем говорю? — спрашиваю я.— Центральная станция…— Тьфу! Соедините с «Эрмитажем»? Ради бога!— С Феррейном?— С «Эр-ми-та-жем»!!— Готово…«Ну, кажется, кончились мои мучения… — думаю я. — Уф, даже пот выступил!»Звонок. Хватаюсь за трубку и взываю:— Отдельные кабинеты есть?— Папа и мама уехали к Серафиме Петровне, у Луизы Францовны грипп… Никого нет дома!— Это вы, Сережа?— Я… А вы кто? (смех)… Павел Андреич? Отчего вы у нас вчера не были? (смех). Папа китайские тени показывал… Надел мамину шляпу и представил Авдотью Николаевну…Сережин голос вдруг обрывается и наступает тишина. Я вешаю трубку и звоню минуты три, до боли в пальцах.— Соедините с «Эрмитажем»! — кричу я. — С рестораном, что на Трубной площади!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140