Но, подумав о более серьезных действиях, я слегка изменил свою позицию, чтобы у меня появилась возможность двинуться дальше. Ее согнутая поза не позволяла мне дотянуться до внутренней стороны ее бедер, но моя нынешняя позиция открывала передо мной новые возможности: наконец-то я смог дотронуться рукой до ее промежности, здесь она тоже была лучше развита, чем у Мэри, я нащупал мягкие, как пушок, волосы у нее между ног. Это новое движение встревожило ее, поэтому я убрал руку, чтобы она успокоилась. Я теперь уже был уверен, что она понимает мое состояние: вряд ли она такая наивная, что считает бугорок, на который опирается ее щека, отмычкой вора-взломщика. Одна из пуговиц на моих брюках была наполовину расстегнута, легким движением я расстегнул ее до конца. Я уверен, что она этого не заметила, но почувствовал по ее внезапной настороженности, что она боится меня, поэтому я снова вернул руку на прежнюю позицию между ее ягодицами, и кончиками пальцев сильней прижался к ней. Она шевельнулась беспокойно, но продолжала лежать в той же позе. Мой голос звучал напряженно и хрипло, и я толком не соображал, о чем это я болтаю, но понимал, что им это все безразлично. Я попробовал двинуть свой средний палец дальше. Сперва я был разочарован, но спустя мгновение мой палец проник в ее расщелину, раздвинул губы и убедился, что у нее такое же состояние, какое было у Мэри минут десять назад. Необходимость сохранять спокойствие уменьшила силу моих чувств, и я способен был ощутить различие между ними: влага у Фионы была менее обильная, но более скользкая, наощупь она походила на мокрель, которую снимаешь с крючка. Теперь она слегка задвигалась, по крайней мере, ее бедра чуть разошлись, но очень осторожно, чтобы не заметила Мэри. Я шевельнул коленями, будто пытаясь устроиться поудобнее, и она на мгновение приподняла щеку. Когда она положила ее на прежнее место, я почувствовал ее волосы на нетерпеливом и любопытном носу моего боевого коня. Все это время я не забывал сжимать одной рукой небольшой сосок ее груди. Фиона снова изменила положение своей головы, и я почувствовал ее ухо, затем мягкую и нежную кожу ее щеки. Она передвинулась повыше, чтобы облегчить мне доступ к своим интимным местам. Мне очень хотелось припасть к ее губам, так как ее голова находилась теперь значительно выше, чем прежде. В этот самый момент прозвучал звонок, и мы все трое вздрогнули, как будто услышали пушечный выстрел. Но я продолжал свои ласки, и мы все лежали неподвижно, прислушиваясь к шуму снаружи и желая лакею, посланному за нами, убраться поскорее и подальше. Лакей ушел ни с чем, никто из нас не пошевелился, я боялся произнести хотя бы слово. Затем кончик моего пальца обнаружил вход в заветную пещеру и проскользнул в нее, и в этот самый момент моя жидкость хлынула из меня и вырвалась наружу. Сомневаюсь, что девушки поняли, почему я напрягся, но обе они лежали тихо, пока все не кончилось, пока моя душа искрилась, как огонь в камине, а в момент высшего наслаждения все внутри меня полыхнуло светом, подобно молнии. Первой присела Мэри. Она сладко зевнула и потянулась, всем своим видом показывая, что она задремала. Потом Фиона сделала то же самое, но бросила быстрый взгляд на мои брюки, чтобы обнаружить источник влаги, оросившей ее волосы. Я поспешил вниз к столу, на ходу застегиваясь, и когда мой отец осведомился о девочках, я ответил, что не видел их и послал Джеми наверх за ними. Они спустились, переодевшись в старые платья, и попросили прощения за опоздание, так как якобы не слышали звонка на ужин, потому что сладко спали. Фиона села рядом со мной, и я с удовлетворением смотрел на влажное пятно у нее на голове. А теперь, мой друг, заканчивая этот эпизод с Грандисоном, я должен еще раз отдать дань тому учению, которое вдохновляет меня на подобные деяния. Человек, проведший два часа на сладкой вершине экстаза, чувствует себя приобщенным к Богу и очищает свою душу…
Письмо Гленни заканчивается размышлениями такого рода, растянутыми на полторы страницы – я не стал приводить здесь конец письма, потому что стиль его напыщенный и не идет ни в какое сравнение с тем, что я привел выше. Затем он выражает уверенность, что закрепит свой успех и попытается закончить дело, которое он так успешно начал.
Я процитировал почти полностью письмо Гленни, так как оно проливает свет на многое. Например, ссылка на «вдохновляющее учение» указывает на то, что в подобных вопросах Гленни считает себя учеником Эсмонда. Можно ли безоговорочно поверить в то, что он написал о том дне 2 января 1767 года? Первым моим желанием было отвергнуть начисто все, по крайней мере, многое из этого описания. Мне показалось, что автор письма принимает желаемое за действительное, да и стиль описания указывает на отчетливое влияние Клеланда и Гребильона. Гленни не был особенно умным человеком, многие удачные выражения этого письма заимствованы автором у Эсмонда. Это письмо интересно главным образом тем, что оно свидетельствует, как далеко зашел Гленни в уподоблении индивидуальности Эсмонда. По многим признакам это письмо мог написать сам Эсмонд. Не думаю, что описанные здесь события сами по себе представляют особый интерес. Подобно большинству молодых аристократов того времени, Гленни был абсолютно безнравственным человеком с самых ранних лет. В другом месте он упоминает, что впервые его соблазнила жена фермера, когда он был одиннадцатилетним мальчиком, а когда ему было тринадцать лет, у него вышла неприятная история с другой его девушкой, когда у нее затянулся надолго менструальный период. Но он был безнравственным в самом прозаическом и скучном значении этого слова, щипая за зады горничных, грубый и бестактный с девушками своего круга, совершенно не умеющий разговаривать с женщинами, которых он действительно любил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128