Ему оставалось только вернуться к «Трем голубям», чтобы запаковать свои вещи. Ему сообщили, что некий Рандон, какой-то тип с висячими усами, приходил к нему и что его попросили прийти на следующий день. Добрая Мелани смеялась.
— Так что, мой милый мальчик, вы можете быть спокойны!
Пришлось потихоньку провести часы, оставшиеся до отъезда, выпить со всеми последнюю рюмку, поцеловать Мелани, которая чуть не задушила его, прижимая к своей пышной груди.
Он долго глядел на себя в зеркало и потом попросил ее внимательно посмотреть на его левый глаз.
— Есть у меня пятнышко на зрачке?
— Что вы такое еще выдумали. Никакого пятнышка у вас нет.
— Посмотрите внимательнее. Она пошла за своими очками.
— Вам больно?
— А вы видите что-нибудь?
— Едва. Да вы не волнуйтесь. Это, должно быть, родимое пятнышко.
Вот именно! Пятнышко Малу! Оно было у него, как и у отца, у деда, и он по-настоящему радовался этому.
В одиннадцать часов вечера у ворот остановилось такси. Из него вышли Франсуа Фукре и Бург. Вещи положили в машину. Проехали улицу, где газовые рожки образовали гирлянды света, и наконец увидели большие часы над зданием вокзала.
Он чувствовал усталость, но не грусть. Ему только хотелось остановиться на минуту, остановить на минуту бег времени. Его томила неясная тоска, как бывает в тот момент, когда погружаешься в холодную воду.
Но нужно было еще выполнить кучу мелочей: купить билет, зарегистрировать чемодан, найти свое купе, потом пойти в буфет, чтобы купить минеральной воды и сандвичей. Двое мужчин ходили вместе с ним. Он говорил с ними совсем непринужденно. Он сказал:
— Поезд приходит в половине седьмого, правда? Еще не совсем рассвет… Мне нравится Лионский вокзал. Это мой любимый.
Он попросил Жозефа отнести три картины сестре, адрес которой передал ему, не подумав списать для себя. А зачем?
Он перерезал нити. Все нити. Мелани была по другую сторону стены, и м-ль Жермена, и г-н Альбер. Через несколько минут бывший каторжник и г-н Фукре тоже отойдут в прошлое.
Когда он смотрел на них на платформе вокзала, они уже не казались ему такими реальными, как в Малувиле. Правда, здесь они были не на своем месте, чувствовали себя неловко, а Жозеф казался немного озабоченным.
С грелки часов двигались скачками, а поезд выпускал пар из тормозов. Осмотрщики постукивали молотками по колесам вагонов.
— Займите свои места!
Только рукопожатия? Ладонь Фукре была такой мозолистой, что походила на терку. Глаза Бурга глядели прямо в глаза Алена.
Только тогда, когда он уже смотрел на них сверху, прислонившись к дверце вагона, он чуть не заплакал. Он хотел что-нибудь сказать им. И не нашел слов. Он ограничился тем, что в ту минуту, когда поезд тронулся, пробормотал:
— Он будет доволен!
В купе больше никого не было. Он не захотел ехать в первом классе, как в былые времена, но решил не брать и третий. Он ехал во втором, и ему казалось, что так лучше.
Его отец когда-то приехал в Париж в третьем классе. Но он был сыном старого Малова или Маловского и юродивой.
Потом он путешествовал в первом классе, и, может быть, его единственной ошибкой было то, что он перешел в него сразу, минуя второй.
Ален опустил на лампу голубой абажур, вытянулся во всю длину на скамейке вагона, положив под голову свою дорожную сумку. Он не закрывал глаза. За шторами мелькали огни. По коридору ходили люди.
— Не правда ли, папа?
Ален хорошо знал, что хочет этим сказать. Никто другой, даже Жозеф Бург не смог бы этого понять.
Это должно было наладить отношения между ним и его отцом. Они не знали друг друга при жизни, но было еще не слишком поздно.
Прежде всего, надо стать человеком, и он решил, что станет им. Ему казалось, что начало этому уже положено, Ведь он уезжал, чтобы избежать соблазна довольствоваться спокойной жизнью «У трех голубей» или пылкой дружбой Фукре и Бурга.
А еще надо было избежать соблазна ненавидеть, и он даже перестал держать зло на Корину, накануне был с ней ласков, хотя и не поцеловал ее.
Когда-нибудь он зайдет к матери, как заходил к Эдгару и его жене, но это будет позже, когда он устроит свою жизнь. Он нанесет визит тете Жанне на бульвар Бомарше.
Он никого не ненавидел. Это было бы слишком просто.
Он сам наметил свой жизненный путь. Может быть, не совсем один, потому что думал о дедушке, о юродивой, об отце.
Ему нужно было найти свое настоящее место, и ему казалось, что он нашел его. Во всяком случае, он честно попытается это сделать со всей свойственной ему энергией.
Толчки поезда убаюкивали, и он понемногу задремал, не погружаясь в глубокий сон. Он знал, что это Ален Малу лежит здесь, в купе второго класса, вытянувшись во всю длину на скамейке, и что он едет в Париж навстречу своей судьбе.
Он будет делать что угодно — рассаживать публику в кино, работать официантом в кафе, — будет делать все, что от него потребуется. Он сдаст экзамены один за другим, и не столько потому, что хочет быть образованным, сколько потому, что выберет самый трудный путь. Разве тысячи молодых людей в Париже не учатся, зарабатывая себе на жизнь?
Почему бы ему не стать врачом?
Это, правда, не самое высокое положение.
А семья Малу всегда занимала либо слишком низкое, либо слишком высокое положение, потому что им приходилось чересчур поспешно переходить из одного в другое.
Теперь у него было время. У него было время выспаться.
Поезд со свистом проезжал поля, белые от инея, маленькие неизвестные вокзалы один за другим уходили в прошлое. Весь дом на площади с фонтаном тоже был поглощен прошлым и столько людей, столько вещей с ним вместе.
Остается один Малу, который спит, но скоро проснется для новой жизни, а пока во сне шевелит губами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50