«Да».
«Ты веришь его словам?»
«Да».
«Я люблю тебя…»
«Я люблю только тебя».
«Я знаю».
…Когда Амфитрион вновь посмотрел туда, где раньше находился Тиресий, там уже никого не было. Недвижимо стоял старый ясень, от источника, чья вода излечивает все болезни, кроме смерти и ненависти, в спину тянуло прохладой, расправлял свои розовые лепестки потревоженный цветок шиповника, и небо над рощей было бездонно-голубым и невинным, как взгляд новорожденного бога.
«Скажи жене, о благоразумный Амфитрион, что она носит сына Зевса, – и покушения на ее жизнь прекратятся…»
– Тиресий не сказал, – Амфитриону казалось, что он кричит, как тогда перед скачкой над обрывом, но на самом деле он лишь беззвучно шевелил губами, – он не сказал: «Твоя жена носит сына Зевса». Нет, он сказал: «Скажи жене… скажи – и покушения прекратятся!»
– Я боюсь, – еле слышно сказала Алкмена. – Я очень-очень боюсь…
– Не надо, – ответил Амфитрион. – Зевс охранит тебя от всех бед.
– А ты?
– И я.
– Той ночью, – Алкмена ткнулась лбом в плечо мужа, – той ночью… кто был у меня первым? Ты – или Он?
– Я, – отчетливо произнес Амфитрион, радуясь, что жена сейчас не видит его лица, подобного лицу воина, чью открытую рану лекарь промывает кислым вином, – я был первым. Я был первым, а Он – вторым. Ты носишь сына Зевса, женщина из рода Персея. И ты ни в чем не виновата. Так что нам незачем ехать в Дельфы.
«Я достаточно громко сказал это, Тиресий? – мысленно спросил он. – Достаточно громко, чтобы услышали все, кому надо?!»
И улыбнулся, счастливый произнесенной ложью.

11

Когда Амфитрион с Алкменой вернулись в храм – а это случилось отнюдь не скоро, – там царили волнение и суета. Бегавшие туда-сюда жрецы расступались перед Алкменой, испуганно косясь на нее, храмовые рабы почтительно отводили глаза и украдкой творили охранные жесты, а пришедшие с Амфитрионом солдаты толпились во дворе, многозначительно переглядываясь, и на лицах их были написаны восторг и гордость.
– Что случилось? – Амфитрион ухватил бледного Ликимния за плечи и слегка встряхнул (лучшего средства для развязывания языков он не знал; вернее, знал, но оно не годилось для родственников).
Ликимний отчаянно замотал головой и поспешно отскочил назад.
– Я скажу тебе, о досточтимый Амфитрион, что случилось, – лысый жрец, непонятно как оказавшийся рядом, торжественно поднял правую руку к небу, отчего сразу стал похож на высохшую оливу. – Когда ты соблаговолил отправиться к источнику, я в это время приносил утренние жертвы у алтаря. И там мне было знамение. Только сперва я ничего не понял.
– А потом понял? – поинтересовался Амфитрион, еле удерживаясь от желания придушить старого дурака.
– И потом не понял, – степенно ответствовал жрец. – Просто потом явился Тиресий Фиванский (надеюсь, тебе знакомо это имя?!) и все мне растолковал.
Жрец посмотрел на свою воздетую ввысь правую руку, подумал, пожевал узким ртом и вскинул заодно и левую.
– Радуйся, женщина, – истошно затянул он, пугая рабов и птиц в кронах деревьев, – радуйся, отмеченная Зевсом, ибо…
Что «ибо», он сказать не успел, потому что увесистая ладонь Амфитриона с маху запечатала ему рот. Как ни странно, но все присутствовавшие сочли этот поступок вполне естественным – видимо, мужу женщины, отмеченной Зевсом, позволялось многое.
– Старец, чтоб я никогда тебя впредь не видал громогласным, – Амфитрион для пущей убедительности заговорил языком бродячих певцов-аэдов, не зная, что почти дословно предугадал высказывание одного из будущих героев Эллады, которого в конце концов в ванной зарежут его собственная жена и ее любовник. – Толком давай говори и меня ты не гневай – да здрав возвратишься! Понял?
Старец поспешно закивал плешью и знаками показал: дескать, понял и впредь не буду.
– Отмеченная Зевсом… – донеслось из-под ладони.
– Это мы и сами знаем, – Амфитрион убрал ладонь и грозно обвел взглядом собравшихся. – Что еще говорил Тиресий?
– Он говорил, – запинаясь, пробормотал жрец, – он говорил… что Громовержец объявил олимпийцам, будто с этого часа никогда не прикоснется к земной женщине. Только неясно почему…
– Ну, это как раз ясно, – буркнул Амфитрион.
Жрец недоуменно воззрился на него.
– Потому что лучшей женщины Зевсу уже не найти! – Амфитрион возвысил голос, чтобы дошло до всех. – Нигде и никогда! Такой прекрасной и… такой целомудренной, что богу пришлось принимать облик ее мужа для достижения цели! Теперь ясно, тупицы?!
Он еще раз оглядел их – солдат, жрецов, рабов, подолгу задерживая взгляд на каждом лице.
Всем было ясно.
Всем было совершенно ясно.
– Есть хочу, – Амфитрион потянулся всем телом, как человек, закончивший утомительную работу. – Эй, Гундосый, расстарайся…
И покровительственно подмигнул жрецу.

Стасим I

[15]
Тьма.
Вязкая, плотная тьма с мерцающими отсветами где-то там, на самом краю, в удушливой сырости здешнего воздуха – приторного-теплого и в то же время вызывающего озноб.
Багровые сполохи.
Гул.
Ровный шелест волн Стикса.
Дыхание глубин.
Где-то падают капли воды.
Все.
И всегда было так. Только так.
* * *
– Мы пришли, Сестра. Ты можешь говорить.
– Спасибо за разрешение, Старший, – в женском голосе сквозит явная издевка. Так иногда блестит бронза кинжала в складках воздушного пеплоса.
В ответ – молчание. Падение капель. Ровный шум Реки.
– В Семье – разлад, Старший.
– Знаю.
– И знаешь, кто виноват?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27