.. но. Боже мой, какой поднимается шум оттого,
что я не придерживаюсь канонов распутства, а собираю мед
повсюду, люблю все - и тюльпан и простую травку,- потому что,
видишь ли,- докончил принц, улыбаясь и щурясь,- я собственно
ищу только дробь прекрасного, целое предоставляю добрым
бюргерам, а эта дробь может найтись в балерине и в грузчике, в
пожилой красавице и в молодом всаднике".
"Да,- сказал Кр.,- я понимаю. Вы - художник, скульптор,
вы ищете форму..." Принц придержал коня и захохотал. "Ну,
знаешь, дело тут не в скульптуре,- a moins que tu ne confonde
la galanterie- avec la Galаtйe (По крайней мере, ты не путаешь
галантность с Галатеей (франц.)), -что, впрочем, в твоем
возрасте простительно. Нет-нет, все это гораздо проще. Только
ты меня, пожалуйста, не дичись, я тебя не съем, я ужасно не
люблю юношей, que se tiennent toujours sur leurs gardes
(Которые всегда держатся настороже (франц.)). Если y тебя
ничего нет лучше в виду, мы можем вернуться через Grenlog и
пообедать над озером, а потом что-нибудь придумаем".
"Нет,- боюсь, у меня... словом, одно дело... я как раз
сегодня..."
"Что ж, я тебя не неволю",- добродушно сказал принц, и
немножко дальше, у мельницы, они расстались.
Как очень застенчивый человек, Кр. не без труда принудил
себя к этой верховой прогулке, казавшейся особо тяжелым
испытанием именно потому, что принц слыл веселым собеседником:
с минорным тихоней было бы легче заранее определить тон
прогулки; готовясь к ней, Кр. старался вообразить все те
неловкости, которые проистекут от того, что придется
искусственно приподнять свое обычное настроение до искристого
уровня Адульфа. При этом он себя чувствовал связанным первой
встречей с ним,- тем, что неосторожно признал своими мысли
человека, который теперь вправе ожидать, что и дальнейшее
общение будет обоим столь же приятно: и, составляя наперед
подробную опись своих возможных промахов, а главное, с
предельной ясностью представляя себе напряжение, свинец в
челюстях, беспомощную скуку, которую он будет испытывать из-за
врожденной способности всегда видеть со стороны себя, свои
бесплодные усилья слиться с самим собой и найти интересное в
том, чему полагается быть интересным,- составляя эту опись,
Кр. еще преследовал маленькую практическую цель: обезвредить
будущее, чье единственное орудие - неожиданность; ему это
почти удалось; ограниченная в своем дурном выборе судьба,
казалось, удовлетворилась тем нестрашным, которое он оставил
вне поля воображения; бледное небо, вересковый ветер, скрип
седла, нетерпеливо отзывчивая лошадь, неиссякаемый монолог
довольного собою спутника - все это слилось в ощущение
сносное, тем более что прогулке Кр. мысленно поставил известный
предел во времени. Надо было только дотерпеть. Но когда новым
своим предложением принц погрозился отодвинуть этот предел в
неизвестность, все возможности коей надо было опять мучительно
учесть - причем снова навязывалось "интересное", наперед
заказывающее веселое выражение лица,-такое бремя (лишнее!
непредвиденное!) выдержать было нельзя, и потому, рискуя
показаться неучтивым, он сослался на несуществующую помеху.
Правда, как только он повернул лошадь, он об этой неучтивости
пожалел столь же остро, как за минуту до того пожалел своей
свободы. Таким образом, все неприятное, ожидавшееся от
будущего, выродилось в сомнительный отзвук прошедшего. Он
подумал, не догнать ли принца и не закрепить ли первую основу
дружбы посредством позднего, но тем более драгоценного согласия
на новое испытание. Но щепетильная боязнь обидеть доброго,
веселого человека не перевесила страха перед явной
невозможностью оказаться на высоте этого веселья и этой
доброты. И поэтому получилось так, что судьба все-таки
перехитрила его и напоследок, уколом исподтишка, обесценила то,
что он готов был считать за победу.
Через несколько дней он получил еще одно приглашение от
принца. Тот его просил "заглянуть" в любой вечер на будущей
неделе. Отказаться Кр. не мог... Впрочем, чувство облегчения
(значит, тот не обиделся) обманчиво сглаживало путь. Его ввели
в большую, желтую, оранжерейную теплую комнату, где на
оттоманках, на пуфах, на пухлом ковре сидели человек двадцать с
приблизительно равным числом женщин и мужчин. На одну долю
секунды хозяин был как бы озадачен появлением двоюродного
брата, точно забыл, что звал его, или думал, что звал в другой
день. Но это мгновенное выражение тотчас сменилось улыбкой
привета, после чего принц уже перестал обращать какое-либо
внимание на Кр., как, впрочем, ни малейшего внимания не
обратили на него другие гости,- видимо, завсегдатаи, близкие
приятели и приятельницы принца - молодые женщины
необыкновенной худобы, с гладкими волосами, человек пять
пожилых мужчин с бритыми, бронзовыми лицами да несколько юношей
в модных тогда шелковых воротниках нараспашку. Среди них Кр.
вдруг узнал знаменитого молодого акробата, хмурого блондинчика
с какой-то странной тихостью в движениях и поступи, точно
выразительность его тела, столь удивительная на арене, была
одеждой приглушена. Этот акробат послужил для Кр. ключом ко
всему составу общества,- и хотя наблюдатель был до смешного
неопытный и целомудренный, он сразу почувствовал, что эти
дымчатые, сладостно длинные женщины, с разнообразной
небрежностью складывающие ноги и руки и занимающиеся не
разговором, а какой-то тенью разговора, состоящей из медленных
полуулыбок да вопросительных или ответных хмыканий сквозь дым
папирос, вправленных в драгоценные мундштуки, принадлежат к
тому в сущности глухонемому миру, который в старину звался
полусветом (занавески опущены, читать невозможно).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22