брал срочные заказы, работал в угоду капризным клиентам, все меньше заботясь о художественном достоинстве того, что они, ювелиры, называют изделием.
И Божена, никогда не придававшая значения деньгам, бессильна была убедить мужа прекратить эту безумную гонку. Однажды она попыталась, но он, с годами все болезненнее воспринимавший ее материальное превосходство, жутко оскорбился и попросил больше не говорить о том, в чем она ничего не понимает. Он имел в виду деньги.
Божене было обидно, но с тех пор она ни разу не заговорила ни о том, в чем действительно ничего не смыслила – да и не хотела смыслить, – ни о том, в чем она понимала более чем хорошо. В отличие от Томаша, она навсегда усвоила главную заповедь деда: чтобы быть настоящим ювелиром, нужно день за днем развивать свой художественный талант. То, что выходило из торопливых рук Томаша, было достаточно тщательно исполнено, но Божену охватывала невыносимая скука, когда он показывал ей очередной свадебный гарнитур или вычурный перстень, выполненный по прихоти заказчика.
«И почему мне опять лезет в голову вся эта чепуха? – Божена встряхнула головой, будто пытаясь вытряхнуть мысли, совершенно неуместные в это чудное солнечное утро. – Неужели мне достаточно лишь увидеть Томаша в окне, чтобы забыть о том, как пахнут георгины?»
Она встала, подошла к благоухающему цветнику и, срезав несколько бордовых георгинов, пошла в дом.
Там Божена поднялась по старой скрипучей лестнице и, осторожно ступая, вошла в будуар.
Бабушка еще не знала об их приходе. Божена частенько забегала навестить ее. А по воскресеньям они обычно встречались здесь все вместе: две ее внучки – Божена и Никола – и Томаш. Но сегодня, когда Божена с Томашем позвонили у калитки, отворившая им горничная сказала, что панна Сабина еще не проснулась. Никола – «меньшенькая», как всегда называли ее в семье, – тоже задерживалась, и Божена предложила Томашу посидеть в саду, но он, сказав, что по утрам уже слишком холодно, пошел в дом.
Божена, стараясь не шуметь – спальня бабушки была рядом с будуаром, – поставила георгины в большой глиняный кувшин на полу, с улыбкой подумав: «Первым, что она почувствует, проснувшись, будет свежесть ее любимых цветов», – и так же неслышно вышла на лестницу и спустилась вниз.
Привыкнув уже ступать неслышно, она вошла в гостиную.
Томаш сидел к ней спиной, удобно устроившись в кресле-качалке, и листал их семейный альбом. Божена подошла и заглянула через его плечо.
Он не заметил, как она подошла. Альбом был открыт на странице с двумя фотографиями. Эти фотографии были почти одинаковыми: вверху та, где они с Томашем, стоя у фонтана в Королевском саду, смотрят друг на друга; на нижней место Божены занимает Никола, а в остальном – все так же.
Сначала Божене показалось, что Томаш дремлет: слишком уж неподвижно он сидел. Но потом она поняла, что его глаза смотрят, не отрываясь, на одну из фотографий – нижнюю. Снимки были сделаны в разные годы, и Божена на фотографии была в том же возрасте, что и Никола сейчас, – на этой странице им обеим по семнадцать.
Когда Божене было семнадцать, ей казалось, что она и Томаш так навсегда и останутся хорошими друзьями, но спустя почти семь лет, уже после свадьбы, Томаш признался ей: она и тогда была для него больше, чем другом.
Божене было уже непривычно видеть себя такой юной. А как повзрослела за последний год Никола! Но посадка головы юной балерины, на днях дебютировавшей на сцене Большого зала Консерватории с сольным танцем Кармен, осталась той же: гордой, сосредоточенной…
Божена чуть слышно вздохнула. Томаш, вздрогнув, захлопнул альбом, будто пряча что-то, не предназначенное для ее глаз, и резко повернул голову:
– Это ты?! Ну, напугала.
Он встал и быстро поставил альбом на полку. Став обычным, внешне уверенным в себе Томашем, он чуть приподнял Божену, усадил ее в кресло-качалку, а сам склонился над ней, упираясь руками в подлокотники и чуть покачиваясь вместе с креслом.
– Бабушка спит. И Никола, наверное, тоже… – задумчиво сказала Божена и зажмурила глаза, представляя, что это дед Америго качает ее в кресле: раньше оно стояло в его кабинете, в который он никого из домашних, кроме любимицы-внучки, не допускал. И она отвечала ему взаимностью: даже выучилась невзначай лопотать по-итальянски, а потом научилась и читать, листая один из немногих старинных томов, привезенных Америго из Венеции.
Почему дед уехал оттуда? Божена помнила семейное предание, в детстве иногда заменявшее ей вечернюю сказку, но ничего, кроме таинственности, оно к истории бегства деда не прибавляло… А то, что он не просто уехал, а именно сбежал из Италии, она знала точно. Он сам однажды сказал ей об этом…
– Опять ты витаешь где-то. Даже звонка не слышишь!
На этот раз вздрогнула Божена. Томаш поднял телефонную трубку:
– Да, мы уже давно здесь… Почему?.. Да, хорошо. Божена поняла, что звонит Никола. Но только она протянула руку, чтобы взять у Томаша трубку, как тот положил ее на рычаг.
– Никола?
– Да, у нее какая-то дополнительная репетиция сегодня. Она в Консерватории.
– Опять допоздна?
– Говорит, что часов до восьми.
– Бедная, она, наверное, совсем устала. Надо бы ее встретить после занятий. Давай вечером вместе прогуляемся?
Томаш ответил без энтузиазма:
– Я мог бы встретить ее по пути из мастерской, но если ты хочешь…
– А ты что, сегодня опять собираешься в мастерскую?
Томаш утвердительно кивнул. Положив трубку, он так и остался стоять у телефона.
– Ну что же, тогда проведем время вместе. – Божена встала с кресла и, подойдя к Томашу, коснулась губами его щеки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81