— Идемте, — сказал Никлас. — Увидеть этого он не может, и ничего ему не говорите. Я не хочу, чтобы у него были неприятности.Он подождал, пока она не подошла к двери. Потом открыл дверь, почти вытолкнул Анну наружу и вышел следом за ней. Дверь в кабинет генерала закрылась.Матсехар спросил с недоумением:— Почему такая спешка?— Анне нужно показаться человечьему доктору.— Надеюсь, ничего серьезного?В ситуации было что-то сюрреалистичное, если она правильно выбрала слово. Вежливый вопрос Матсехара! Такой воспитанный молодой человек! Чуть-чуть излишне мохнатый, может быть, и запрограммированный считать, что в насилии нет ничего дурного, но тем не менее, украшение любой компании. И так изысканно говорит по-английски!— Нет, — ответила она, — ничего серьезного. — Но мне пора.— Да-да, конечно.Дверь в коридор открылась. Солдат там не оказалось. Одной проблемой меньше. Она вышла, Матсехар последовал за ней, а Ник остановился в дверях. Пройдя шагов пятьдесят, она оглянулась. Ник все еще стоял там, успев засунуть руки в карманы. Вид у него был немного тревожный.Матсехар заговорил о своей переделке «Макбета». Он приближается к финалу. Все планы честолюбивой матери и ее сына терпят неудачу. Мать уже мертва, сделав выбор, но не достойно, не из благородства, а в безумии, чтобы спастись от сознания своей вины.Ее кровожадный сын остался один разделываться с последствиями своих поступков. Он уже достиг предела отчаяния.— Послушайте! — воскликнул Матсехар и продекламировал:Медлительные завтра, завтра, завтраВлачатся еле-еле день за днемК черте последней данного нам срока,И все вчера лишь освещали дурнямИх путь к могиле. Догорай свеча!Жизнь — только тень, убогий лицедей,Что пыжится на сцене час-другойИ сгинет без следов, как не был, повесть,Рассказанная идиотом. В нейПолно неистовства и громких криков,Но смысла нет.— Какой великолепный язык. Могу лишь надеяться, что мне удастся перевести этот монолог, как он того заслуживает. Одного у вас, человеков, не отнять — писать вы умеете! — Он перевел дух. — И должен признаться, мне нравится Макбет! Его мужество вне всяких сомнений. Он не сдается даже, когда достиг предела отчаяния. Вот что происходит с людьми, когда они пренебрегают достойным поведением. Макбету и его матери следовало бы принять старого короля, как положено, и с честью проводить его.— Угу, — сказала Анна.— Что-то случилось? — спросил Матсехар.— Я не хочу говорить об этом.Он помолчал, продолжая вести ее по незнакомым коридорам.— У Ники неприятности? — спросил он наконец.— Да.— Какие?— Этого я вам сказать не могу.— Мне вернуться и узнать у него?— Он не хочет навлекать на вас неприятности, — сказала Анна после паузы.— Значит, что-то серьезное. Я вернусь, как только провожу вас.Они подошли к лифту, поднялись на нем в невесомость и вошли в челнок под взглядами двух обслуживающих его хвархатов, которые стояли на полу, к которому прилипали их сандалии. Анна опустилась в кресло и застегнула ремни.— До свидания, — сказал Матсехар. — Надеюсь, у вас все обойдется благополучно.Он ушел. Анна услышала, как, скользнув, закрылась дверь.Один из хвархатов сказал:— Мэм Перес, мы должны вас предупредить, что летит еще один пассажир. 25 Я проверил, как Гварха. Он все еще был без сознания, и я встревожился. Ему пора было прийти в себя. Я начал бродить по комнате, стараясь не думать о будущем. Я знал, что выбора не сделаю. Такая возможность у меня была все время, пока я находился в тюрьме — более трех лет — и ни разу не показалась заманчивой даже слегка, хотя альтернативой были двенадцать комнатушек, в которых мне предстояло провести остаток жизни в обществе членов экипажа «Гонца Свободного Рынка». Словно круг дантовского ада, или пьеса как его там?.. Ну, французского философа.— Ники! — произнес голос.Матсехар! Он был в прихожей.— Почему ты вернулся?— Анна сказала, что не все в порядке.— Она ошиблась. Она же плохо себя чувствует. Все прекрасно.— Выйди сюда, — потребовал он. — Ты же знаешь, я люблю видеть тех, с кем разговариваю.Черт! Это я знал, и знал также, что Матс бывает упрямее осла. И, не высказав всего, не уйдет.— Сейчас, — сказал я, проверил Гварху и убедился, что он все еще без сознания, узлы затянуты крепко, а пульс у него ровный и хорошего наполнения.Я вышел в прихожую очень быстро, чтобы Матс не успел заглянуть в кабинет.Он стоял прямо, развернув плечи, и выражение у него было словно он спорил с актерами или музыкантами: угрюмая решимость в сочетании с непоколебимой уверенностью в своей правоте. Матс видит мир в разных оттенках серого, лишь иногда — пока пишет пьесу.— Я тебе не верю. Я не знаток человеков, но Анна выглядела вполне здоровой, а лгуньей она мне не кажется.Я-то лгун, как всем известно. Такая уж у меня репутация!— Она ошибается, Матс. Положись на меня.Угрюмая решимость стала еще угрюмее.— Первозащитник сегодня не в лучшем настроении. (Мягко сказано!) И тебе лучше уйти, до того как он рассердится.Матс посмотрел на дверь кабинета.— Он там?— Да.— Я бы хотел его увидеть.— Зачем? Никакого дела у тебя к нему нет, и вы не слишком симпатизируете друг другу.— Я прикомандирован к его штабу. Я имею права его видеть. И хочу это право осуществить.Тут я вспомнил об аппаратуре наблюдения за прихожей. Скорее всего наблюдение ведет только компьютерная программа. Но если программа решит, что происходит нечто необычное, она просигнализирует специалисту, и я пропал. Впрочем, я уже пропал.Черт бы побрал Людей и их манию следить за тем, кто где находится. Почему судьба не связала меня с менее параноической расой? Или менее параноическим полом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100