Станислав ЛЕМ
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ИЙОНА ТИХОГО: II


Лет шесть назад, по возвращении из путешествия, когда безделье и
наслаждение наивным миром домашней жизни уже приелось, - не настолько,
однако, чтоб я подумал о новой экспедиции, - поздним вечером, когда я
никого не ждал, ко мне пришел какой-то человек и оторвал меня от писания
дневников.
Это был человек в расцвете лет, рыжий и такой ужасно косоглазый, что
трудно было смотреть на его лицо; в довершение всего один глаз у него был
зеленый, а другой карий. Это еще подчеркивалось его странным взглядом -
будто в его лице умещалось два человека - один пугливый и нервный, другой
- главенствующий - наглец и проницательный циник; получалось странное
смешение, ибо он смотрел на меня то карим глазом, неподвижным и будто
удивленным, то зеленым, прищуренным и поэтому насмешливым.
- Господин Тихий, - произнес он, едва войдя в мой кабинет, - наверно,
к вам приходят разные ловкачи, мошенники, безумцы и пробуют надуть вас или
увлечь своими россказнями, не так ли?
- Действительно, - ответил я, - такое случается... Но что вам угодно?
- Среди множества таких индивидов, - продолжал пришелец, не называя
ни своего имени, ни причины, вызвавшей его визит, - время от времени
должен оказаться, хотя один на тысячу, какой-нибудь действительно
непризнанный гений. Это вытекает из незыблемых законов статистики. Именно
таким человеком, господин Тихий, и являюсь я. Моя фамилия Декантор. Я
профессор сравнительной онтогенетики. Кафедры я сейчас не занимаю,
поскольку на преподавание у меня нет времени. И вообще преподавание -
занятие абсолютно бесполезное. Никто никого не может научить. Но оставим
это. Я занят проблемой, которой посвятил сорок восемь лет своей жизни,
прежде чем, именно сейчас, решил ее.
Это человек мне не нравился. Он вел себя как наглец, не как фанатик,
а если уж выбирать одно их двух, то я предпочитаю фанатиков. Кроме того,
было ясно, что он потребует у меня поддержки, а я скуп и имею смелость
признаваться в этом. Это не значит, что я не могу поддержать своими
средствами какой-нибудь проект, но делаю это неохотно, внутренне
сопротивляясь, хотя поступаю тогда так, как, по моим убеждениям, надлежит
поступать. Поэтому я добавил немного спустя:
- Может, вы объясните, в чем дело? Разумеется, я ничего не могу вам
обещать. Одно поразило меня в ваших словах. Вы сказали, что посвятили
своей проблеме сорок восемь лет, но сколько же вам вообще лет, с вашего
позволения?
- Пятьдесят восемь, - ответил он холодно.
Он все еще стоял, держась за спинку стула, словно ожидал, что я
приглашу его сесть. Я пригласил бы, ясное дело, ибо принадлежу к категории
вежливых скупцов, но то, что он так демонстративно ждал приглашения,
слегка раздражало меня, да я и говорил уже, что он показался мне
невыразимо антипатичным.
- Проблемой этой, - начал он, - я занялся, будучи десятилетним
мальчишкой. Ибо я, господин Тихий, не только гениальный человек, но был и
гениальным ребенком.
Я привык к таким фанфаронам, но этой гениальности оказалось для меня
многовато. Я прикусил губу.
- Слушаю вас, - холодно произнес я. Если бы ледяной тон понижал
температуру, то после нашего обмена фразами с потолка свисали бы ледяные
сталактиты.
- Мое изобретение - душа, - проговорил Декантор, глядя на меня своим
темным глазом, в то время как другой, насмешливый глаз будто подметил
нечто очень забавное на потолке. Он произнес это так, словно говорил: "Я
придумал новый вид карандашной резинки".
- Ага. Скажите пожалуйста, душа, - отвечал я почти сердечно, так как
масштаб его наглости начал меня забавлять. - Душа? Вы ее придумали, да?
Интересно, я уже слышал о ней раньше. Может, от кого-либо из ваших
знакомых?
Я с издевкой смотрел на него, но он смерил меня своим жутким косым
взглядом и тихо сказал:
- Господин Тихий, давайте заключим соглашение. Вы воздерживаетесь от
острот, скажем, в течение пятнадцати минут. Потом будете острить, сколько
вам угодно. Согласны?
- Согласен, - отвечал я, возвращаясь к прежнему сухому тону. - Слушаю
вас.
Это не пустомеля - такое впечатление создалось теперь у меня. Его тон
был слишком категоричен. Пустомели не бывают такими решительными. "Это
скорее сумасшедший", - подумал я.
- Садитесь, - пробормотал я.
- В сущности, это элементарно, - заговорил человек, назвавший себя
профессором Декантором. - Люди тысячи лет верят в существование души.
Философы, поэты, основатели религий, священнослужители повторяют
всевозможные аргументы в пользу ее существования. Согласно одним религиям,
это некая обособленная от тела нематериальная субстанция, сохраняющая
после смерти человека его индивидуальность, согласно другим - такие идеи
возникли у мыслителей востока это энтелехия, некое жизненное начало,
лишенное индивидуальных черт. Однако вера в то, что человек не весь
исчезает с последним вздохом, что есть в нем нечто, способное преодолеть
смерть, много веков непоколебимо бытовала в представлениях людей. Мы,
живущие сейчас, знаем, что никакой души нет. Существуют лишь сети нервных
волокон, в которых происходят определенные процессы, связанные с жизнью.
То, что ощущает обладатель такой сети, его бодрствующее сознание, - это,
собственно, и есть душа. Так это обстоит или, вернее, так обстояло, пока
не появился я. Или, скорее, пока я не сказал себе:
1 2 3 4 5