Понимал ли, как ничтожна перед таким итогом самая блистательная жизненная карьера, самые волнующие жизненные перипетии?
«Боже, какой я гений был, когда писал эту книгу!» – так судил престарелый Свифт о Свифте молодом, который судил в своей книге человека и человеческое…
Но свифтовский итог – только книга, литературное произведение? Для нас – теперь, но не для Свифта – тогда. «Сказка бочки» для него не литература. Литературой были и весьма среднего качества его оды и прочие стихотворные произведения, его написанная одновременно со «Сказкой» «Битва книг» – произведение, вполне умещавшееся в рамках жанра «вежливая литература»: этот английский термин соответствует французскому «галантная литература»; сэр Уильям Темпл с его этюдами о садоводстве и о вреде крайностей был, конечно, украшением «вежливой литературы». Но не «Сказка бочки» – это и не вежливая, и не литература… В целеустремленном документе вроде тщательно аргументированного судебного приговора не найти ведь ни вежливости, ни литературы…
Естественно спросить, какова же цель целеустремленного документа?
Свифт словно предвидит вопрос и отвечает на него первой же строчкой документа: «Сказка бочки, написанная для общего совершенствования человеческого рода».
Однако… разве это серьезно? Свифт – великий мистификатор, это всем известно. Так и здесь – по-видимому, не больше чем обычная мистификация, не очень тонкая ирония, особенно если подумать – что же означает само название «Сказка бочки». Какую такую сказку может рассказать бочка? А еще со времени Томаса Мора, первого применившего данный оборот речи, было известно, что «Сказка бочки» означает – бессмысленная болтовня.
Как же не мистификация: бессмысленная болтовня, написанная для совершенствования человеческого рода.
Да, мистификация, но совсем необычная, мистификация, так сказать, двойного плана; да, ирония, но не над самим собой, как на первый взгляд может показаться: ирония и мистификация свифтовского плана – одновременно и обнаженная и замаскированная.
«…Написанная для совершенствования человеческого рода» – это вполне и до конца серьезно. Но тут же мечта Свифта зашифровывается и маскируется издевательским заглавием – «Сказка бочки». Сказана правда, звучащая насмешкой. В этом весь Свифт – от «Сказки» и до «Гулливера». Ибо всегда и постоянно он хотел одного и того же – совершенствовать человеческий род. Хотел это так, с такой же гениальной уверенностью в праве своем и естественной простотой, с какой хочет ребенок предаться своим детским играм, и с такой же страстной энергией и беззаветно стихийным натиском, с каким стремится поэт к образу, скупец к золоту, зверь к пище, влюбленный к подруге.
Серьезное стремление совершенствовать род людской. Знает Свифт, что такое именно стремление, родившееся вместе с родом человеческим, создало старинные чудесные книги – Иова, Иеремии, Исайи… Но он-то человек нового времени, он не пророк, а только секретарь вельможи на отдыхе… Знает Свифт, что такое же стремление продиктовало огненные терцины Данте, вдохновенные строфы Мильтона, но у обоих был лейтмотив завуалирован симфонией художественных образов, тканью поэтического вымысла… А он, Свифт, не чувствует себя художником, поэтом – в этом смысле. И если не завуалировать свою мечту, разве не почувствует в ней читатель привкус комического? Поэт найдет образ, скупец прикоснется к золоту, зверь дорвется до пищи, и встретит влюбленный подругу – и все это в норме жизни. Но ему, двадцатидевятилетнему секретарю, книжкой совершенствовать род человеческий? Как просто и легко осмеять трепетную мечту. И не нужно быть «Люцифером гордости», чтоб этого бояться. Значит, зашифровать свою мечту. Но как? И вот тут Свифт становится Свифтом, гениальным мистификатором. Нужно сказать о ней так просто и громко, так во весь голос, что принята она будет за шутку, за мистификацию. Да, мистификация, но двойного плана. Мистификация – она же страховка. Так, в таком плане нужно писать эту удивительную, эту единственную книгу. И если современники-читатели насмешливо спросят: «Кто дал тебе право, ничтожному писаке, безродному секретарю, исправлять человечество? Кто ты такой, с твоей бешеной злобой, жуткой издевкой, мрачным сарказмом, высокомерной уверенностью? Да ты просто смешон!» – тогда он ответит: “Над кем смеетесь – над собой смеетесь, ведь я вас просто мистифицировал своей “бессмысленной болтовней”».
Но современники отнеслись к «Сказке бочки» очень серьезно, так серьезно, что она непосредственно отразилась на свифтовской судьбе. И совсем не посмеялись над ней. Но вот биографы и комментаторы, отнюдь не усомнившиеся в стремлении Свифта совершенствовать род людской, в праве его на это усомнились. И право его – право великого гуманиста – дискредитировали психологическими изысканиями. Существо изысканий известно: прирожденный плохой характер плюс унижения, понесенные в Мур-Парке, – это и обусловило возникновение одной из гениальнейших и мрачнейших книг, известных человечеству. Представителям такого метода литературоведения прекрасно известно также, что Шекспир написал «Гамлета» потому, что ему изменила жена, а Данте «Божественную комедию» – после того, как у него сбежала любовница. Почему бы не поставить памятников двум достойным дамам, а заодно сэру Уильяму Темплу?
С точки зрения литературной практики эпохи «Сказка бочки» – произведение в жанре эссе. Жанр этот – основной в литературе эпохи, наравне с поэзией и драматургией. И, пожалуй, особенно в Англии – наиболее привлекающий внимание и читателей и литераторов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140