Слыхал такого?.. Нет?.. А я его вживе помню. Мы с Поволжья от голода сюда утекли… А тут таких резьбов не делают. Вот и весь тебе секрет. Может, помру скоро – сделал, чтоб дедово узорочье в домовину не забрать. Долго простоит, дубовое. Надумает из вас кто такое резать?.. Научу, пока на ногах держусь.
– Кропотливая работа, – крикнул Матвей деду в самое ухо.
– Струмент – главно дело, чтоб в порядке, а так все просто. Оно понятно – желание… У меня, если что, тетрадка есть. Дед еще рисовал. Он много чего мог. А тетрадка осталась.
И вновь началось паломничество деревенских жителей к дому, теперь еще и украшенному узорочьем деда Удалова. Из соседних деревень и сел приезжали, кто – посмотреть, иные – узор на бумажку перерисовать, а человек из газеты со всех сторон полдня фотографировал коттедж. Пионеры на автобусе из города приезжали любоваться.
Смотрят на дом люди, и чудится им, что сейчас выйдет из двери на крылечко не белый от извести шабашник, а сама Марья Моревна или Василиса Премудрая, окинет дивными очами замершую от восхищения Красавку и запоет песню небесно-чистым голосом, и всем, слушающим эту песню, радостно на душе, и каждый поверит, что не они, так их дети будут жить в дворцах, подобных этому.
Матвей открыл калитку, ведущую в сад. Крадучись пробежал между яблонями, перемахнул через забор и медленно побрел вдоль ограды. Увидев Клавуську с ведром воды в руках, вздрогнул.
– Ты чего в одной рубахе-то? Пиджак надень, холод какой…
– Подышу немного. Голова что-то заболела… Иди, иди. – Матвей махнул рукой.
– Недолго и простыть в одной рубахе-то. И пошла в дом.
Сонные подсолнухи качали ей вслед облетевшими головами, роняя на влажную землю давно созревшие зерна.
– Постой, – сказал Матвей. Подбежал к женщине. Взял ее за плечи. – Спасибо тебе…
«Не торопись, – прошептала свесившаяся через забор ветка яблони, – не спеши, парень, обжигать вздрагивающие Клавуськины губы ледяным поцелуем разлуки. Послушай кровь свою. Она скажет тебе то, о чем умолчала Клавдия. Матвей, Матвей… услышь, как под сердцем стоящей перед тобой женщины стучит еще одно».
– Ты чего? – удивилась Клавдия. – Может, температуришь? – рукой лоб Матвея пощупала. – Нормально вроде.
– Спасибо тебе… Травки завари… Мать-и-мачеху. Ступай…
Матвей подождал, пока Клавдия не вошла в дом, и медленно побрел к железной дороге.
«Слушай, парень, – крикнул ему вдогонку ветер, – пройдет время, и женщины одна другой краше будут опускать свои головы на твою просторную грудь, но родными не станут. Не станут, потому что в каждой из них будешь искать Клавуську. Остановись…»
Он ускорил шаг. Лишь изредка останавливался, ощупывал сверток с деньгами, спрятанный под рубашкой, и спешил дальше.
Купив в кассе билет, спустился с перрона, спрятался в зарослях облетевшего шиповника. До прихода электрички оставалось более получаса.
«Мне там не место, – убеждал себя Матвей. – Дураков нема… Пусть другие поднимают сельское хозяйство. Серега – дурак. Чего нашел в Ленке? Красивая?.. Да таких красивых…»
Шаги… Кто-то шел по тропинке. Поравнявшись с кустами, за которыми хоронился Матвей, остановился.
– Димка, – позвал Матвей, услышав дыхание. Вышел на тропинку. – Ты же хотел на новоселье к Сереге?
– Домой… Надоела деревенская грязь. А ты чего без вещей? – удивился Дмитрий. – И в одной рубашке?..
– Клавка… Сцену бы закатила. У тебя свитеришки не найдется?
Дмитрий развязал тесемки на рюкзаке, покопался в нестираном белье и достал шерстяной пуловер.
– А чего мы прячемся? – спросил Дмитрий. – Это наше дело – оставаться или не оставаться.
– Обидится Серега, что на новоселье не пришли.
– Плевать я хотел на его обиду.
Дмитрий направился к лестнице, ведущей на перрон. Матвей потоптался минуту и пошел следом.
– Стой, – услышал он вдруг тихий голос и оглянулся.
К нему подошла старуха, шепчущая непонятные слова и глядящая пронзительно. Заговорила громче:
– Куда ты денешься, парень? Три травы на тебя слила, три цветка руты по ветру развеяла. Ветку омелы, ветку крестовника сожгла в полную луну. Ты сердце свое послушай – там правда. Голова тело бережет, а сердце – душу.
– Ты… Пошла вон, старая ведьма! – рявкнул Матвей и толкнул старуху. Но его рука провалилась в пустоту. Пропала старуха, словно и не было ее.
– Ну? Чего ты там орешь? – крикнул с перрона Дмитрий. – Давай… Электричка идет.
Сели в вагон, и Матвей достал из-за пазухи сверток, развязал, чтоб рассовать деньги по карманам, и вздрогнул, увидев вместе с деньгами сложенную вчетверо тетрадку Клавуськиного деда с рисунками деревянного узорочья. Быстро спрятал тетрадку под пуловером и опасливо посмотрел на Дмитрия: не заметил ли? Но приятель отвернулся к окну и, видимо, не обращал на Матвея внимания. «Пригодится, – подумал Матвей о тетрадке. – Может, когда займусь этим делом. Оно стоящее, денежное». Он прикрыл глаза и представил, как будет тратить заработанные в Красавке деньги, как женщины будут ласкать его в мягких постелях.
– Сволочь ты! – шепнул кто-то в ухо Матвею.
– Что?! – вскинулся он, обернувшись. Но заднее сиденье пусто, да и во всем вагоне только они вдвоем с Дмитрием, час поздний.
– Ты чего, задремал? – спросил Дмитрий. Тетрадка деда Удалова жгла живот. «Догадывался, старый козел, что сбегу. Но тетрадку-то зачем?.. Хоть бы дочери сказал – может, и уговорила бы меня остаться».
Матвей потому и сбежал тихо, без шума, что боялся Клавуськиных слез. Увидев слезы, он остался бы, остался, это верно, но не потому, что… Из жалости бы остался. Вот в чем беда.
«Прикипела она ко мне, а я? – спросил он себя и сжал зубы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11