Проклятая жизнь! Этот дым, которым он дышал в хижине всю зиму, и этот нечеловеческий холод сожгли его легкие. Но он не жалеет.
На какой-то момент он вновь увидел себя молодым крепким парнем, удивленным от неожиданного удовольствия, барахтающимся под меховыми одеялами с красивой индианкой. У нее гладкая кожа, она смеется, щиплет его, ласкает, щекочет, дразнит, облизывает, тормошит его, как щенка, и он тоже смеется от удовольствия.
Счастливые времена!
И после такого детства что же ему делать в этом городе, полном домами, лавчонками, складами, церквами и борделями, что ему делать со всякими приезжими из Старого Света, проходимцами, которые вас обманывают; или священниками, которые ни за что отлучают вас от церкви, знатными сеньорами, приехавшими со всем своим барахлом, коврами, картинами и статуями святых, изнеженными эмигрантами, олухами солдатами, офицерами, ходившими по военным тропам будто медведи, со всеми этими людьми, которых объединяло одно жадное стремление: урвать свой кусок в торговле пушниной.
В те далекие времена дубы в американских лесах еще не принадлежали королю Франции, как это было объявлено позже, и славные канадские колонисты могли сделать себе из них красивую мебель, как его буфет для посуды, украшенный тончайшей резьбой. Это все, что у него осталось, но маркиз де Виль д'Аврэй, который так и вьется вокруг, его не получит.
Кажется, те чужеземцы, что прибыли сегодня, остановились в доме маркиза, в верхней части той же улицы, где живет он, Пьер Лубетт. Он слышал, как они проходили мимо. Шум! Крики! Целая толпа.
В те далекие времена, когда он был ребенком, можно ли было представить, чтобы среди ночи раздавались голоса и по улице бродили пьяные недалеко от его дома; луч света только что скользнул по переплету его окна.
Это открылась дверь в трактире «Восходящее солнце», чтобы впустить спотыкающегося пьянчугу, а затем снова закрылась.
В самом начале улицы Клозери, как раз напротив того дома, где старый Лубетт, забытый всеми с его дубовым буфетом и трубкой из красного камня, лежал, вспоминая времена мессира де Шамплэна, находится трактир «Восходящее солнце». К его двери ведут три ступеньки, такие предательские для пьяниц во время гололедицы, а над входом - красивая вывеска, с которой сияет золотыми лучами улыбающееся солнце.
Герцог де ла Ферте, встревоженный и огорченный, нашел здесь ночное пристанище. Как тяжко скрываться под чужим именем в то время, когда прошлое вновь возникает перед вами в образе чарующей женщины и ваше инкогнито не мешает ей вас узнать.
Он отодвинул свой оловянный кубок, заскользивший по поверхности стола, отполированной несколькими поколениями посетителей. В отчаянии он сидел, положив на стол руки. Кружева его манжет были измяты, его пальцы дрожали.
Он пробормотал:
- Тот, кто не обладал ею… не знает, что это за женщина…
Трое его собутыльников разразились громким смехом.
- Смейтесь сколько угодно, - сказал он, - тот, кто не держал ее в объятиях, кто не ласкал ее божественное тело, не проникал во все его сладострастные капканы, тот не знает, что такое любовь.
И внезапно он вскричал:
- Налей, кабатчик! Ты что ждешь, пока я засохну на корню?
Антонэн Буавит бросил презрительный взгляд на этого грубияна. Вот уже тридцать лет, как он установил вывеску над своим трактиром «Восходящее солнце» и получил разрешение королевского судьи содержать питейное заведение и иметь лицензию на изготовление и продажу пива, всяких крепких ликеров, вин и сиропов, и он не забыл, что он был первым трактирщиком в Новой Франции. Находясь на равном расстоянии от собора, семинарии, от иезуитов и урсулинок, он закрывает свои двери во время службы и воскресной мессы, и в его заведении дамы всегда могут посидеть днем, чтобы выпить капельку малаги, или сидра, или воды с апельсиновым сиропом.
Все это говорит о том, что его заведение не заслуживает названия «кабак». И ему вовсе не нравится, когда знатные сеньоры, чужие в этих краях, забывают, что находятся не на какой-нибудь парижской улочке, где могут выражать свое презрение беззащитному хозяину. Этим летом корабль привез много неприятных людей, С каждым годом их приезжает все больше и больше. Неужели Новая Франция становится чем-то вроде свалки?
- Засохнуть на корню? Как бы не так! Он слишком часто смачивал свою глотку, чтобы такое могло случиться.
Вокруг него послышался смех, и, довольный тем, что отомстил, Антонэн подошел к столу этих господ со своим глиняным кувшином.
Он им сейчас нальет чего-нибудь покрепче. Тогда они быстрее опьянеют, и он сможет позвать их слуг, чтобы те их подобрали и отвели домой.
С тех пор, как они приехали в августе, эти четверо проводят все свое время за выпивкой и игрой в компании распутных женщин. У него с ними полно хлопот, да к тому же он сомневается в их платежеспособности. По правилам ему запрещается открывать кредит отпрыскам знатных семейств, солдатам и слугам.
Должен ли он считать их «отпрысками семейств», несмотря на то, что им лет сорок-пятьдесят? Они иногда бывают щедрыми, бросая на стол экю. Тот, кто выглядит самым знатным из них, похож на военного, но, когда он сидит целыми днями, лениво развалясь на деревянной скамье, Антонэну кажется, что он похож на придворного, на «куртизана».
Он никогда не видел вблизи этих вельмож, которыми, говорят, наполнен Версаль, и мысль о том, что он принимает в своем заведении таких редких пока в Канаде гостей, немного компенсирует ему то высокомерное и бесцеремонное обращение, от которого он уже успел отвыкнуть с тех пор, как высадился на этих берегах, будучи подмастерьем кузнеца, без единого су в кармане, имея вместо багажа лишь клещи да молоток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36