С противоположной стороны светилась наша родная, милая сердцу галактика. Где-то там, на ее окраинах, в одной из спиральных ветвей светит Солнце, неприметная рядовая звездочка, там плывет Земля, бурлит жизнь. Сколько прошло лет? Каких вершин знаний достиг человек? Как там наш дорогой Ужжаз?
Рядом с галактикой застыли Магеллановы облака.
Глаз видит меньше звезд на небе Земли, чем галактик из межгалактического пространства. Их бесчисленное множество.
И тут на нас напала тоска мучительная, ноющая, безудержная тоска по Земле. Она тянула к себе и звала. Было выше человеческих сил не откликнуться на ее зов. Только отсюда и чувствуешь глубину и бесконечность пространства.
Познав глубину мироздания, мозг бунтует и твердит одно: на Землю, домой. Вот она — космическая психология! А я ей уделял меньше всего внимания.
Нам так или иначе нужно было лететь в туманность Андромеды.
Межгалактический перелет — занятие скучное и однообразное. Стоит ли говорить, что мы перешли в первый временной пояс и только этим спаслись от психического расстройства. Тоска по Земле была так велика, что заглушила интерес к чужой галактике. У самой крайней звезды была обнаружена единственная планета, покрытая километровым слоем льда. Мы не раздумывая опустились на нее и сразу же, облачившись в скафандры, не обращая внимания на какие-то блуждающие тени, очертя голову бросились устанавливать иразер. Скорей, скорей! На этой планете мы не бездействовали ни одной секунды и, даже не отдохнув, стартовали обратно. А профессор так и стоял с поднятой ногой в центре кабины. Он все еще шагал к стенке.
В сотнях парсек от Андромеды я включил поворотное устройство иразера. Мы не заметили, как вторглись в окраины своей галактики. Теперь нужно было быть особенно внимательными. Я нацелился на третью спиральную ветвь, где находилось Солнце. И вот, наконец, до него осталось каких-то двести миллионов километров.
Земля приближается. Мы различаем перевернутые, клочковатые контуры материков. Отметив про себя, что над нами восточная часть побережья Средиземного моря, я стравил нуль-пространство. От волнения сердце бешено гнало кровь. Сколько лет прошло. Наш счетчик времени стал беспричинно барахлить, показывая самые несуразные цифровые значения. Внизу безводная каменистая пустыня, переходящая в скалистые отроги гор. В западной части она обрывалась гладью синего моря. Никаких следов цивилизации. Никаких следов деятельности человека.
Едва приземлившись на покатое с россыпями базальта плато, мы с горячей поспешностью отвинтили люк и буквально вылетели из кабины.
— Добрались-таки! — ликовал, пританцовывая, Квинт. Он обнял меня и давай трясти. Сцепившись, мы повалились на землю и весело, как дети малые, принялись барахтаться.
— Ну вот, — отдышался Квинт. — Дома. Не пойму, это заповедник? Эй! Люди!! Челове-е-ек!
— Заповедник в пустыне, — размышлял я. — Зачем? Непонятно. Нет, тут что-то не то, что-то не так.
Сердце мое беспокойно заныло. Нет худшего состояния, чем неизвестность.
Солнце клонилось к закату, но жгло немилосердно. Я предложил взобраться на одиноко торчащую к востоку от нас скалу.
— Для лучшего обозрения, — догадался Квинт и, вприпрыжку подбежав к скале, как заправский альпинист, ловко вскарабкался на отполированную ветром округлую вершину.
— Вижу людей, — оповестил он. — Всадники на верблюдах. Движутся, как неживые.
«Что за ерунда, — подумал я. — Уж не мираж ли видит Квинт?». Нет, действительно, это были верблюды. Никак не ожидал я через тысячелетия встретить на Земле кочевников-бедуинов. А это, без сомнения, были они.
— Похоже, идет репетиция к съемкам фильма, — предположил Квинт.
— Какая там репетиция? — не согласился я. — Перед нами сама жизнь. Но почему она не изменилась?
— Бежим узнаем, Фил. Они останавливаются на ночлег, усталые, голодные.
В этих широтах ночь наступает быстро, и уже сумерки окутали пустыню, когда мы приблизились к путникам. Но поговорить с ними не пришлось. Едва увидев нас, эти кочевники, — а их было шесть человек — испуганно вскочили на верблюдов и никакие наши окрики не могли их остановить.
— Вот шальные! — с досады, но не зло, бросил им вдогонку Квинт. — Бестолковые! Бестолко-о-вы-е!
Мы вернулись к кабине. Профессор продолжал шагать к станке. Мы не стали пока тревожить его.
Неужели за тысячелетия жизнь на земле не изменилась? Я лежал, думал и, разглядывая чистое небо, вдруг громко хмыкнул. А созвездия? Они почти те же, что во время нашего отлета. А ведь за сотни веков они должны неузнаваемо исказиться. Эта загадка не давала мне покоя.
— Не спится? — сочувственно спросил Квинт. — Меня тоже что-то сон не берет. Надо связаться с Ужжазом. Разбудить его.
Я не ответил. Ох, что-то тут кроется! Скверно я провел первую ночь на земле. Ворочался, впадал в полузабытье, видел отрывочные нелепые сны. Но к Ужжазу пока обращаться не решался.
После завтрака мы определили точные координаты нашей стоянки. Сверившись по карте, узнали, что в пятнадцати километрах к югу находится Иерусалим.
Мы не стали ждать, когда на нас наткнутся люди. Мы сами пошли к ним, взяв направление на Иерусалим. Протопали треть пути и никаких признаков жизни, лишь юркие ящерицы изредка выскакивали из-под ног. Не чувствовалось приближения большого города.
Неожиданно Квинт остановился, покрутил головой и поднял указательный палец кверху:
— Слышу звуки. Шум и звон. Топот.
Прислушался и я. В наступившей тишине ухо уловило слабый гул, доносившийся из-за скалистого гребня, вдоль которого мы шли.
Взобравшись на гребень, мы опешили. По степи двигалось несколько людских потоков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74