— Чем? — испугался Степан Михайлович.
— Сотрясением мозга! — рявкнул парень.
Турусов совсем растерялся и близок был к тому, чтобы вторично шарахнуться в обморок, как вдруг случилось нечто совершенно невообразимое — под листвянным потолком прямо из душного воздуха хижины соткался крохотный человечек, голый, но без всяких признаков пола, как пластмассовый пупсик, зато ужасающе клыкастый, рогатый и с парой крылышек, трепещущих за спиной. Человечек этот чихнул, распространяя зловоние серы и нечищенного птичника, и, утерев носик, заголосил тоненьким поганеньким голоском:
— Брейк, брейк, брейк! Никита, оставь его в покое! Чего ты привязался к человеку? Он же не виноват в том, что произошло!
— А кто виноват? — злобно проворчал тот, кого звали Никитой. — Может быть, если б не этот недоносок, я бы уже был… черт… Надо же как глупо все сорвалось…
— Сорвалось глупо — не спорю, — согласился крылатый, — но, мне кажется, все еще можно поправить.
— Ага, а если на нас менты выйдут? — осклабился парень. — Генератор утащить — это тебе не шуточки.
— Не шуточки, — вздохнул крылатый, — с этим тоже поспорить трудно. Зато… — Он неожиданно хихикнул. — Такого шухера, как мы с тобой навели, никто, кажется, еще не наводил. Кроме, конечно, Махно Нестора Иваныча. С тем мы тоже славно повеселились…
Увидев крылатого, Степан Михайлович вдруг раздумал падать в обморок. Способность человека изумляться тоже имеет свой порог, и через этот порог Турусов уже давно перешагнул. От молниеносной смены декораций и ужасающего динамизма событий у него порядком кружилась голова, так что он чувствовал: вот-вот — и эта самая бедная голова его оторвется и, пронзив слои атмосферы, со свистом взлетит в звездное космическое пространство.
— Я больше не могу! — исступленно закричал Турусов. — Объяснит мне кто-нибудь что-нибудь или нет?!
Парень тут же открыл рот, но явно не для того, чтобы объяснить что-то по требованию Турусова, — потому что крылатый, всплеснув ручками, снова завопил свое:
— Брейк, брейк, брейк, — а потом вдруг взлетел под потолок, треща крылышками, приставил ладошку к уху, поморщился и проговорил: — Чую, кто-то идет. Никита, надо этого жмурика прятать. А то как бы беды не вышло…
— Как это — жмурик? — вякнул было Степан Михайлович.
— Куда я его спрячу? — пожал плечами Никита. — Тут гамак только, и все. И четыре стены. Давай сам…
— Ладно, — пожал плечами крылатый. — Я его в таракана превращу… Или нет — в попугая. Попугай как раз подозрений не вызовет. Тут попугаев до хрена, а тараканов я еще ни одного не видел…
— Позвольте… — попробовал снова подать голос Турусов, но его никто не слушал.
— Делаю — раз! — воскликнул вдруг крылатый и прищелкнул пальцами.
Это было довольно странное ощущение. Степан Михайлович внезапно почувствовал, как тело его зачесалось сразу во всех мыслимых и немыслимых местах; а потом — словно какой-то невидимый и жестокий великан смял Степана Михайловича в своих лапах, превратив в маленький комок тугой плоти то, что было когда-то главным редактором журнала «Саратовский Арарат», носило выходные костюмы, ходило на презентации и ухаживало за Ниночкой. Степану Михайловичу стало страшно, он рванулся изо всех сил, пытаясь освободиться или хотя бы высвободить руки и ноги для дальнейших действий, — и ему это удалось. Только вот руки и ноги Турусова уже не были конечностями человеческими — на том месте, где должны были быть руки, непонятным образом появились цветастые пушистые крылья, а на месте ног и вовсе нечто невообразимое — какие-то узловатые палки с когтями вместо пальцев… как лапки у курицы. Турусов, замирая от ужаса, скосил глаза, чтобы довести начатое исследование метаморфоз собственного тела до конца, и обнаружил, что там, где у всех нормальных людей должен быть нос, у него топорщится громадный коричневый клюв, похожий на загнутый книзу рог носорога.
— Аи! — выкрикнул Степан Михайлович, взмахнув крыльями. — Немедленно верните мне человеческий облик! Не имеете права так издеваться! — хотел потребовать он, но вместо этого из чудовищного клюва вырвалось хриплое: — Степа хоро-оший!
Мрачный мужик с голубой, как волосы у сказочной девочки Мальвины, бородой без всяких церемоний распахнул дверь, и в хижину тотчас пахнуло морской свежестью.
— Вознесенский! — рявкнул мужик. — Опять халтуришь? Тебя сюда на исправительные работы прислали или на курорт? А ну марш трудиться! Я тебя предупреждал, что за прогулы трудодни буду снимать?
— Предупреждал, — хмуро ответил Никита, который, кажется, и носил фамилию Вознесенский, косясь на мечущегося под потолком хижины попугая, беспрерывно орущего что-то неразборчивое. Вслед за попугаем носился по воздуху крылатый рогоносец, пытаясь схватить говорящую птицу.
— Тогда чего ты прохлаждаешься?
— Иду, иду… — отмахнулся Никита.
— Не «иду-иду», а давай скорее!
— Слушай, ты, борода! — прерывая на мгновение погоню за попугаем, подал голос крылатый. — Тебе сказано — сейчас он пойдет. А если будешь на мозги капать, я тебя в навозного червяка превращу.
Голубобородый, надо думать, знал о том, что у крылатого слова с делом не расходятся, поскольку тут же стушевался, поспешно ретировавшись за порог, только проворчал напоследок:
— Вот вызову разок патруль из Центра, они тебя живо укоротят…
— Чего-о? — заорал крылатый, зависая в воздухе. — Ты на кого хвост поднимаешь, гнида?
— Откуда вы только взялись на мою голову, — вздохнул голубобородый и крепко хлопнул дверью.
— Ладно, — после того как голубобородого не стало, проговорил Никита. — Пойду я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109