Или балбес-первокурсник, который в город ходит только для того, чтобы в пельменной пожрать до отвала (будто его, паразита, в училище не кормят!), да по своей лопоухости попасться патрулю с нарушением формы одежды или с кружкой пива в тощей лапке – обеспечив тем самым командира внеплановым клистиром?
Поэтому в увольнение заслуженно ходят преимущественно старшекурсники, отдавая желторотикам на растерзание свой ужин – они и тому несказанно рады. Словом, легче представить бомжа в «Кадиллаке», чем первокурсника девятой роты в увольнении.
Можно себе представить, как готовились Цунь с Маргусом к этому событию. «Войну и мир» читали? Сборы Наташи Ростовой на первый бал помните? Так вот ерунда эти сборы по сравнению с подготовкой первокурсника к увольнению.
…До построения увольняемых еще полчаса, а два счастливчика уже тихо сияют, не смея присесть, дабы не помять парадных брюк, отутюженных до фанерной твердости. Цунь одолжил у кого только можно кучу значков, расторговав свое масло на две недели вперед, и самодовольно косился на грудь, увешанную наградами, почти как у генсека-бровеносца. Китель Маргуса был девственно чист.
– Ну, ты ваще, Марик! – критически оглядел его Колдин. – Что, ни одного значка найти не смог?
– А зачем? – не понял Ауриньш. – Мне еще ничего не давали.
– Уй, да ладно! Офигенно честный, что ли? – поморщился Цунь. – На вот, хоть моего «разника» нацепи! – он великодушно достал из тумбочки свой знак парашютиста со скромной единичкой на подвеске (себе он уже привинтил почетный знак «парашютист-отличник» с накладной цифрой «50», одолженный у Мамонта за две пайки масла и воскресные яйца).
– Я еще не прыгал, так нельзя, – скромно отверг Маргус щедрый дар.
– Да фигня какая, прыгнешь еще! А то что такое: десантник – и без знака!
– У меня в военном билете этот знак не записан, – заупрямился Ауриньш. – Патруль может проверить, и будет нехорошо.
– Уф-ф, ну ты и артист! – покачал головой Колдин. – Ладно, фиг с тобой. Ну хоть комсомольский значок прикрути, елки!
– Я же не комсомолец! – удивился Маргус.
– Да кого колышет: комсомолец – не комсомолец! – рассердился Цунь. – Главное, чтоб значок был – без него вообще в город не выпустят!
Поразмыслив, Ауриньш пришел к выводу, что комсомольский значок на форме – это не отличительный знак приверженца политической организации, а элемент формы одежды. Или свидетельство лояльности властям. В любом случае, отказываться было нецелесообразно, и Колдин сноровисто продырявил новенький китель Маргуса.
– Ну вот, – удовлетворенно похлопал он его по груди, украшенной алым флажком с профилем Дедушки Ленина. – Хоть немного на человека похож стал!
Пройдя недолгую, но несколько унизительную процедуру инструктажа у дежурного по училищу («Правую штанину задрать! Показать носки!»), Колдин с Ауриньшем наконец вышли в город.
– Ну что, Марик, – Цунь жадно озирался по сторонам. – Пошли?!
– А куда? – Маргус невозмутимо оглядывал улицу.
– «Куда-куда»! На волю! В пампасы! – терпкий пьянящий воздух свободы уже начал гулять в крови, словно бокал шампанского. – В ДОФ пойдем!
– А что это?
– Дом офицеров, – авторитетно разъяснил Колдин, – на танцы. Все туда ходят. Полтинник есть?
– Что есть?
– Пятьдесят копеек, на билет.
– Нет, – немного растерялся Ауриньш, – мне не давали…
– Разводят халявщиков в вашем институте, – сварливо проворчал Цунь. – Ладно, пошли. Помни мою доброту! – и он подкинул на ладони рупь, неведомо как уцелевший от буфета.
Дом офицеров стоял на углу улицы Подбельского – «Подбелки», Рязанского Бродвея и Арбата. Это в столицах дома офицеров располагаются скромно, без претензий. А Рязань в первую очередь знаменита своими офицерами, как Хохлома – ложками, или Иваново – невестами: четыре военных училища в городе! Естественно, Дом офицеров являлся одним из самых престижных заведений города и располагался в самом престижном месте.
Солидное здание постройки прошлого века было выкрашено классической светлой охрой. И архитектура, и интерьер Дома призваны были служить утверждению о незыблемости традиций славного российского офицерства: мрамор широких ступеней лестницы с красной ковровой дорожкой, прижатой к ним блестящими латунными прутьями; тяжелый бархат портьер; тусклое сияние массивных латунных ручек на могучих дверях, вызывающих в памяти Верещагинские «Врата Тамерлана»; антикварная люстра, отражающаяся в натертом паркете…
Живую ноту современности вносили во все это строгое великолепие разухабистая музыка, обычная для дешевых ресторанов, да базарная толкотня перед окошком кассы.
– Очень много людей, – озабоченно проговорил Маргус, когда они подошли к кассе. – Может быть, придем сюда в другой раз?
– Ты что, больной? Когда он еще будет, этот другой раз! Стой здесь и никуда не сваливай, – строго напутствовал его Цунь, и шустрым вьюном ввинтился в толпу.
Выросший под жарким азиатским солнцем, в гомоне и суете восточных базаров, он в любой толкучке чувствовал себя как рыба в воде. Через пять минут он выбрался наружу – помятый, встрепанный, но торжествующий.
– Держи! – протянул он билет Ауриньшу. – Учись, салага, пока я жив!
В танцевальном зале не то что яблоку – горошине было негде упасть. Основным фоном цветовой гаммы зала служила унылая зелень парадных мундиров, разбавленная яркими мазками разноцветных погон и петлиц, легкомысленных платьиц девчонок. Правда, многих посетительниц назвать девчонками можно было лишь с очень большой натяжкой – ох, далеко не первый год посещали они этот памятник архитектуры в надежде подцепить мужа-офицерика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40