Едва усевшись, атташе вскочил, переступил через меня и сказал, что
еще разок сбегает позвонить и сейчас вернется. Хорошо бы, потому что я
как-то плохо себе представлял, что буду делать на родине без него. Чтобы
отогнать эти мысли, я, пока его не было, поигрывал откидным столиком. Но
тут подошла стюардесса, велела мне перестать и поднять спинку кресла на
время взлета. На это кто-то с другого конца салона громко возразил, что
она перепутала самолет - в этом кресла не откидываются, и вообще ему на-
доело это безобразие, вечно опоздания и никаких объяснений. Стюардесса в
ответ потребовала, чтобы он не курил, а он ей посоветовал заткнуться, и
другие пассажиры были за него, а она им сообщила, что она на работе - на
работе, господа! - а они ей - что зато они на отдыхе и не желают, чтобы
с ними обращались как с быдлом. Я подумал про себя, что летать самолета-
ми "Эр Франс" не так уж и комфортно.
Атташе вернулся еще более возбужденный и расстроенный, чем прежде.
Наверно, дозвонился. С несчастным видом он сел на свое место и понурил-
ся, сжав зубы, потом вскинул голову и злобно велел мне смотреть в иллю-
минатор, потому что там интереснее. Из добрых чувств к нему я так и сде-
лал, недоумевая, однако, чего ради он вдруг на меня напустился. Он же
достал какую-то электронную игрушку, должно быть, она заменяла ему за-
писную книжку, и, чтобы забыть о моем присутствии, углубился в изучение
своего расписания день за днем в обратном порядке, на месяцы назад. Я
мысленно торопил самолет, мне казалось, что моему спутнику будет полезно
на некоторое время потерять почву под ногами.
Однако, когда мы наконец взлетели, мне стало жутко, хоть я не подал
виду. Я, конечно, понимал: пилот знает свое дело, но отрываться от земли
- как-то все же... а впрочем, инш'Алла! Восклицание вырвалось у меня са-
мо собой, словно сработал какой-то рефлекс, и на губах остался странный
привкус. Вот что значит перемена климата.
Я стал внимательно изучать инструкцию на случай аварии, лишь бы не
смотреть на панораму Марселя с птичьего полета. Мне совсем не нужно было
этой картинки на прощанье. Гораздо больше подходила к моему душевному
состоянию акция в зале аэропорта; она прекрасно отражала все, что я ис-
пытывал: предательство и равнодушие окружающих, отказ от иллюзий и про-
тест. Начнется или нет для меня новая жизнь, но со старой покончено - и
то слава Богу!
Когда прозвучал музыкальный сигнал и погасли надписи, призывающие
застегнуть ремни, снова появилась стюардесса, придерживая за веревочку
накинутый на шею спущенный спасательный круг. Жан-Пьер Шнейдер откинул
столик. Я не решился сказать ему, что это запрещено и что стюардесса бу-
дет ругаться. В конце концов, гуманитарный атташе фигура поважнее, чем
какая-то стюардесса. Он раскрыл мое досье и молча углубился в него. А я,
чтобы не мешать ему, закрыл глаза, как будто сплю.
Когда я проснулся, мы летели в облаках, голос пилота объявил, что в
Рабате ясно. Я взглянул на атташе: он покончил с моим досье и теперь
крупным, решительным почерком писал письмо. Начиналось оно с обращения
"Клементина". Имя необыкновенно красивое, но я оставил это замечание при
себе - нехорошо соваться в чужие дела. Однако, поскольку он писал и за-
черкивал, я позволил себе полюбопытствовать. Все равно он это выкинет,
так что ничего страшного. Прочел я следующее:
"Клементина, я знаю, что ты (дальше зачеркнуто) и все же что-то во
мне (опять зачеркнуто) и твой голос (зачеркнуто) оставь мне возможность
(зачеркнуто) сказать тебе (зачеркнуто)".
Атташе поймал мой взгляд и быстро спрятал листок:
- Ну-ну, не стесняйтесь!
- Извините, - сказал я. - Я не читал, а просто смотрел.
- Смотрите лучше в окно!
Я уткнулся в иллюминатор и стал созерцать небо, но по звуку опреде-
лил, что он рвет листок и поднимает столик. Глядя на облака, я пытался
представить лицо этой его Клементины.
- Простите, Азиз, - сказал атташе. - Я сорвался.
Я промолчал, а он чуть погодя прибавил:
- Я развожусь с женой. Неприятно говорить об этом.
Ладно, не важно, сказал я, то есть, конечно, очень важно, но я пони-
маю, это дело личное. В утешение ему я хотел было рассказать про свою
неудавшуюся помолвку, но не стал: он из другой среды, и наверняка его
проблемы не имели с моими ничего общего.
- Ее зовут Клементина, - со вздохом сказал атташе.
Я изобразил удивление и восхитился: красивое имя, и ведь есть такие
фрукты, клементины, они как раз растут в Марокко. В этом я был не совсем
уверен, но надо же было что-нибудь сказать. Он вдруг ударил кулаком по
подлокотнику между нашими сиденьями, да так сильно, что из него выскочи-
ла пепельница и выплюнула мне на колени окурок. Как раз в это время мимо
проходила сердитая стюардесса, я пояснил ей, что не курю: это просто из
пепельницы вылетело.
- Не понимаю, просто не понимаю, что произошло и как вообще такое
могло случиться! - бедный атташе воздел руки, вопрошая переднее кресло.
Должно быть, он имел в виду свои отношения с Клементиной. А я поду-
мал, что все происходит само собой и ничего нельзя поделать. Вот, напри-
мер, я: позавчера радостно садился за стол, накрытый по случаю моего об-
ручения, а сегодня, неповинно-уличенный, наглядно-выдворенный, лечу на
фальшивую родину в сопровождении человека, не понимающего, почему его
разлюбила жена. Нас свел друг с другом случай, однако мы были так похо-
жи. Что-то в этом проглядывало утешительное.
Сидящая в ряду напротив пассажирка обнажила левую грудь, готовясь на-
кормить младенца, и я остро ощутил тоску по Лиле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26