ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Один удар пришелся в березку – она рухнула, как срубленная топором.
Мы с Булыгой долго бегали вокруг, ругались, трубили в рога, но никак не могли оторвать собак от лося.
Этого лося хорошо знают деревенские жители. Они боятся его, считают, что он «хулиган», «архаровец». Когда-то он будто погнался за молодой бабой, нападал на коров, приходил много раз в деревню и подолгу стоял у Миронихина дома. Чуть ли не спрашивал: «А где Мирониха?»
Один раз он и меня сильно перепугал.
Затаившись, ждал я на лесном болоте уток, когда вдруг услышал в орешнике треск сучьев и тяжелое дыхание «архаровца».
Багровый на закате, огромный, ободранный, тонконогий, он вышел на поляну и стал в десяти шагах, глядя на меня.
Я поглубже ушел в елку, а он все глядел на меня, раздувая ноздри, шевеля тяжелой губой. Черт его знает, о чем он думал.
Листья
К утру иногда затихнет, но к вечеру снова расходится и свистит, шастает по деревьям, швыряется листьями надоедливый листобой.
Березки на опушке давно уже сдались ему; без листьев сразу стали они сиротливыми, растерянно стоят в пожухлой траве.
А осины совсем омертвели. Вытянув крючья веток, они ловят чужие листья, как будто никогда не имели своих.
Я поднял осиновый лист. Обожженный бабьим летом, лист горел, как неведомая раковина. Огненный в центре, он угасал к краям, оканчивался траурной каймой.
В глубине леса нашел я клены. Защищенные елками, неторопливо, с достоинством роняли они листья.
Один за другим я рассматривал битые кленовые листья – багряные с охристыми разводами, лимонные с кровяными прожилками, кирпичные с крапом, рассеянным четко, как у божьей коровки.
Клен – единственное дерево, из листьев которого составляют букеты. Прихотливые, звездчатые, они еще и разукрасились таким фантастическим рисунком, какого никогда не придумает человек.
Рисунок на листьях клена – след бесконечных летних восходов и закатов. Я давно замечаю: если лето бывало дождливым, малосолнечным, осенний кленовый лист не такой молодец.
Кувшин с листобоем
Сырой землей, опятами, дымом с картофельных полей пахнет листобой.
На речном обрыве, где ветер особенно силен, я подставил под его струю красный глиняный кувшин, набрал побольше листобоя и закупорил кувшин деревянной пробкой, залил ее воском.
Зимним вечером в Серебряническом переулке соберутся друзья. Я достану капусту, квашенную с калиной, чистодорские рыжики. Потом принесу кувшин, вытащу пробку.
Друзья станут разглядывать кувшин, хлопать по его звонким бокам и удивляться, почему он пустой. А в комнате запахнет сырой землей, сладкими опятами и дымом с картофельных полей.
ПРО НИХ
СТЕКЛЯННЫЙ ПРУД
В деревне Власово, слыхал я, есть Стеклянный пруд. «Наверно, вода в нем очень прозрачная, – думал я. – Видны водоросли и головастики. Надо бы сходить, посмотреть».
Собрался и пошел в деревню Власово. Прихожу. Вижу: у самого пруда две бабки на лавочке сидят, рядом гуси пасутся. Заглянул в воду – мутная. Никакого стекла, ничего не видно.
– Что ж это, – говорю бабкам, – Стеклянный пруд, а вода – мутная.
– Как это так – мутная?! У нас, дяденька, вода в пруду сроду стеклышко.
– Где ж стеклышко? Чай с молоком.
– Не может быть, – говорят бабки и в пруд заглядывают. – Что такое, правда – мутная… Не знаем, дяденька, что случилось. Прозрачней нашего пруда на свете нет. Он ключами подземельными питается.
– Постой, – догадалась одна бабка, – да ведь лошади в нем сейчас купались, намутили воду. Ты потом приходи.
Я обошел всю деревню Власово, вернулся, а в пруду три тракториста ныряют.
– Опоздал, опоздал! – кричат бабки. – Эти какое хошь стекло замутят, чище лошадей. Ты теперь рано утром приходи.
На другое утро к восходу солнца я пошел в деревню Власово. Было еще очень рано, над водой стелился туман, и не было никого на берегу. Пасмурно, как темное ламповое стекло, мерцал пруд сквозь клочья тумана.
А когда взошло солнце и туман рассеялся по берегам, просветлела вода в пруду. Сквозь толщу ее, как через увеличительное стекло, я увидел песок на дне, по которому ползли тритоны.
А подальше от берега шевелились на дне пупырчатые водоросли, и за ними в густой глубине вспыхивали искры – маленькие караси. А уж совсем глубоко, на средине пруда, там, где дно превращалось в бездну, тускло вдруг блеснуло кривое медное блюдо. Это лениво повертывался в воде зеркальный карп.
ОРЕХЬЕВНА
Издали этот дом мне показался серебряным.
Подошел поближе – и серебро стало старым-старым деревом. Солнце и ветер, снега и дожди посеребрили деревянные стены, крышу и забор.
За забором ходила среди кур старушка и покрикивала:
– Цыба-цыба-цыба… Тюка-тюка-тюка…
– Хорошо-то как у вас, – сказал я, остановившись у забора.
– Что тут хорошего, аньдел мой? – сразу отозвалась старушка. – Лес да комары.
– Дом красивый, серебряный.
– Это когда-то он был красивый, сто лет назад.
– Неужели сто? А вам тогда сколько же?
– И не знаю, аньдел мой, не считаю. Но ста-то, верно, нету. Да ты заходи, посиди на стульчике, отдохни.
Я вошел в калитку. Мне понравилось, как старушка назвала меня – «аньдел мой».
Она тем временем вытащила на улицу и точно не стул, а стульчик, усадила меня, а сама не присела. Она то спускалась в сад, к курам, то подходила к забору и глядела вдаль, то возвращалась ко мне.
– Посиди, посиди… Цыба-цыба-цыба… Отдохни на стульчике… Отец-то мой, батюшка Орехий Орехьевич, этот дом сто лет назад построил. Вот тогда был дом золотой, а уж сейчас – серебряный… А больше нету ничего… комары да болота.
– Как звали вашего батюшку? – переспросил я.
– Орехий, так и звали – Орехий Орехьевич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53