Пока он ходил на кухню за чистым стаканом и бутылкой бурбона, она довольно долго оставалась одна в комнате.
Джаз на волне прогрессивной радиостанции сменило женское пение.
Ветер стучал в окна.
Когда Джон вернулся из-за кухонной стойки в гостиную, она стояла возле его стола. Водила пальцем по лакированной поверхности стола, по желтому блокноту.
— Работаешь, да? — сказала она. Ее пальцы остановились на чистом желтом листе бумаги. — Я тоже должна была бы сейчас работать.
Наполни стакан бурбоном где-нибудь подальше от стола, так, чтобы ей пришлось отойти, чтобы взять его.
Она подошла за стаканом.
Их руки не соприкоснулись.
— Ты знаешь, — сказала она, — на прошлой неделе я боялась, что этот год будет точно таким же, как и прошлый. За то, чтобы мы были счастливы, а?
— Фрэнк любил говорить, что человек сам кузнец своего счастья.
— Правда? — Она закружила янтарный водоворот в своем стакане. Платье цвета индиго свободно облегало ее. Легко угадывалось, что под ним нет бюстгальтера.
— Мы ведь не знаем друг друга достаточно хорошо.
— Скорее, даже совсем не знаем.
— Ты, конечно, можешь со мной не соглашаться.
— Я не имел в виду...
То, как она тряхнула головой, заставило его замолчать.
— Иногда чем больше мы говорим о каких-либо вещах, тем больше запутываемся.
— Иногда.
— Послушай, я несу эту чушь, однако... Правда состоит в том, что я не хочу оставаться сегодня одна. И среди всех лиц в этом «городе смерти» твое оказалось единственным, рядом с которым я не буду себя чувствовать одинокой.
— Большой город, — сказал он. — Здесь...
— Не говори мне про этот город. Или про смерть. Мои родители... Боже мой, даже собака, которая была у нас, когда я была ребенком...
Слезы наполняли ее глаза.
— Все хорошо, — попробовал успокоить ее Джон.
— Нет, не все. — Она всхлипнула. — Извини. Обычно все удивляются моему самоконтролю. Не веришь? Спроси любого в моем офисе.
— Это ненормально.
— Это правда.
Она подняла свой стакан:
— Итак, за что мы будем пить?
— За все.
— Нет, не за все. Во-первых, давай выпьем за Фрэнка Мэтьюса.
Они чокнулись стаканами. Выпили. Она опустила свой полупустой стакан:
— Обжигает.
— Ты сможешь привыкнуть к нему.
— Держу пари, уже смогла.
Она отвернулась, пошла к дальней стене, провела рукой по спинке кушетки.
Из радио доносились тяжелые удары бас-гитары, пронзительные вопли соло-гитары, скрипучий голос блюза «Чикаго».
Дождь стучал в окна, барабанил по крыше.
— Ужасная погода, — заметила она.
— Однако здесь нам хорошо.
Она залпом осушила остатки бурбона. Обжигающая дрожь пробежала по ее хрупкой фигурке. Поставила пустой стакан на книжную полку. Спросила:
— Ты думаешь, я знаю, что делаю?
— Возможно, даже лучше меня.
— Вряд ли, ну да ладно, будем считать, что мы оба правы.
Она подошла к нему.
— Вечером... — Тряхнула головой. Пристально посмотрела ему в глаза. — Вечером я хочу, мне необходимо чувствовать, что я живу. Не потерять контроль над собой. И черт с ней, с удачей.
Она стояла так близко, что он чувствовал ее бурбонно-приятное влажное дыхание. Горячий мускусный запах ее тела. Запах розы.
— Вечером, — прошептала она. — Только вечером. Подняла голову. Он прикоснулся к ее щеке. Ее глаза закрылись, и она потерлась щекой о его ладонь.
Поцелуй ее.
Ее губы потянулись к нему; она была душистой и влажной. Ее руки обвились вокруг его шеи, она прижалась к нему. Губы призывно раскрылись, они были так близко, что он чувствовал их возбуждение.
— Назови мне десять тысяч причин, почему этого не следует делать, — прошептала она. — Но сделай это завтра.
Она пригнула его голову и поцеловала.
Внутри у него вспыхнул огонь.
Да провались все к чертям.
Притянул ее ближе.
Платье такое мягкое на спине, ребра. Запах роз. Запах кожи. Колотящееся сердце, превратившееся в вихрь. Смял ее мягкое платье. Расстегнул «молнию». Пылающая, обнаженная спина — такая гладкая, ребра — такие хрупкие под его ладонями. Он стянул платье с ее плеч, вперед и вниз.
Соскользнув, платье упало.
Ее груди, два маленьких душистых конуса, высокие и нежные, на вершине каждого набухший кружок, в центре которого маленький розовый наконечник стрелы.
Проступающий под ее колготками изгиб смуглого полумесяца. Аромат ее океана.
Руки Джона нежно скользили вокруг ее талии, по гладкому плоскому животу и вверх к груди.
Она прижала его ладони к своей груди, тихонько вскрикнула, опять притянула его губы к своим, потом заставила их опуститься еще ниже, к своей груди, вновь вскрикнула, когда он обхватил губами правую грудь, его язык трепетал, нежно щекоча сосок. Потом целовал ее сердце, грудь. Она застонала и опять притянула его лицо к своему, подставив для поцелуя губы. Ее пальцы наконец расстегнули его рубашку, стащили, отбросили прочь.
Руки Эммы обвились вокруг его шеи. Она была невысокой, и чтобы сравняться с ним, она потянулась вверх, обхватила его талию ногами.
Черные туфли упали на пол. Он совсем не ощущал ее веса, пока нес ее в спальню, но эта ноша была для него сейчас дороже всего. Наконец они достигли кровати. Опустил ее на кровать, прервав их поцелуй, уложил ее. Встал между ее коленями. Сбросил китайские туфли. Босые ноги на полу, стянул с себя джинсы, трусы...
Она приподнялась на кровати. Села на край. Прижала свои груди к его обнаженным бедрам, притянула его лицо вниз для поцелуя, поцелуи покрывали его шею, грудь. Кончик ее язычка спустился вниз к его животу, еще ниже. Тонкие пальчики возбуждающе пробежали по бедру, коснулись его, нежно сдавили в ладошке. Мягко обхватив губами, приняла его в рот. Глубоко-глубоко.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108