..
Проектор внезапно погас, экран опустел. Снаружи раздался приглушенный, отрывистый удар. «Остолоп, — мысленно выругался покорный слуга, — ее прикончили, а ежели прикончили ее, черед за тобою!»
* * *
Сомневаться в природе удара не доводилось. «Хвост», которого отрядил за мною Майк Росс, приказал долго жить. Обрубили этот хвост... Возможно, я услыхал, как парня ухлопали, а возможно, бедолага сам успел сделать единственный безнадежный выстрел — не исключаю, что меня пытался предостеречь, — когда на него бросились из темноты.
Наверное, он утратил бдительность, склонившись над бездыханным товарищем, которому Росс велел охранять Китти Дэвидсон и которого, для вящего спокойствия, убили, прежде нежели снайпер занял позицию. Двумя королевскими конниками на свете стало меньше.
А теперь наверняка подымались по мою душу. Не Овидий, конечно. Овидий был профессионалом. Как пить дать, его уговаривали дождаться моего появления и пальнуть еще разок, а он, конечно же, отказался наотрез.
Даже рискнув остаться на месте, понадеявшись, что выстрел сочтут автомобильным выхлопом, Овидий не стал бы ловить в перекрестие прицела длинноногую фигуру, спешащую пробежать от машины до двери елико возможно быстрее. В эдакой темнотище и перекрестия-то не разглядишь...
А возглавлять с дробовиком наперевес безумную лобовую атаку Овидий, разумеется, не захотел, ибо считался хирургом, а не коновалом. Ковбойские подвиги были не по его части. Операцию предстояло завершать отставным охранникам «Инанука»...
Удирать по боковой внешней лестнице я и не помыслил. Во-первых, за нею тщательно следили, а во-вторых, не было настроения удирать. Я снова посмотрел на Китти — зовите это прощальным взглядом — и направился в кухню.
Ступеньки уже лязгали под коваными каблуками, когда покорный слуга ухватил два самых больших кулинарных ножа из числа валявшихся на полке и еще накануне привлекших мое внимание. Окружающие неизменно готовы отнять, отобрать либо изъять у человека принадлежащий ему револьвер или пистолет: общественной безопасности ради. Поневоле начинаешь примечать любое, плохо лежащее оружие...
Двое гостей высадили дверь могучим пинком и ввалились — Господи помилуй! — по-голливудски, держа автоматы наизготовку! Видать, и впрямь принимали свою идиотскую революцию всерьез.
Первого я признал немедля. Так и есть: охранник санатория. Покорный слуга метнул клинок: восьмидюймовый, на славу отточенный хлебный нож, и увидел, что лезвие погрузилось меж ребер нападающего по рукоять. Автомат — вернее, пистолет-пулемет, с грохотом обрушился на пол. Охранник обмяк, опрокинулся, и я бросил второй нож, поменьше, метя субъекту, стоявшему позади, в горло. Попал чуток выше намеченного, но все равно парень повалился весьма проворно.
Единственной целью моей было разгуляться на славу. Кто-то когда-то назвал подобные действия «предсмертным уроком». Теория такого урока чрезвычайно проста. Если у неприятеля подавляющее превосходство в людях и вооружении, а бегство невозможно, либо нежелательно, вы продаете свою жизнь за непомерную цену, крепко втемяшивая супостату: агенты Мака даром не погибают. Убить, разумеется, можно любого, но полностью заплатить по счету, нападая на одного из нас, немногие отважатся... К доказательству сией теоремы и сводится «предсмертный урок», и он, вместе с картотекой «УЖ», прививает людям известное почтение к Маку и его службе, зачастую спасая жизнь сотруднику, угодившему в переделку впоследствии...
На честь мундира и сохранность сотоварищей мне было всецело наплевать. Ибо Китти Дэвидсон лежала в гостиной совершенно мертвая. И за Китти следовало взыскать сполна.
Я метнулся к валявшемуся у двери автомату. Завладев им, покорный слуга смел бы всех остальных подымавшихся в квартиру выродков, точно струёй из брандспойта. И даже, пожалуй, расчистил себе дорогу к отступлению; да только не хотелось отступать. Хотелось убивать, убивать и убивать эту сволочь. Лишь бы продолжали врываться, как примерные маленькие террористы...
Схватить оружие удалось, а на курок надавить — нет. В дверном проеме возникла фигура, грохнул ружейный выстрел и я начал куда-то улетать, но все же не слишком далеко, ибо слыхал последовавшее препирательство.
Мужчина требовал уничтожить меня; точнее, прикончить. Предложение было разумным и здравым. И голос казался весьма знакомым, я уже слыхал его ранее. А женщина возражала, но ее голоса я признать не мог.
Женщина в изобилии употребляла слова, от коих прекрасная половина человечества обыкновенно заливается густою краской.
Мысленно я соглашался с мужчиной. Именно так и поступил бы сам на его месте: без малейших колебаний прикончил опасного противника, отправившего на тот свет уже шестерых членов ПНП и готового при малейшей возможности увеличить это скромное количество. Мужчина рассуждал верно и вполне профессионально. Понимал: я обязательно и непременно уничтожу их, искореню способом сицилийской вендетты, перебью всех и каждого по закону кровной мести, включая жен, детей, кошек, собак и певчих канареек...
Я вчуже признавал правоту мужчины, и полностью был на его стороне, и признавал доводы неотразимыми...
Но победила женщина.
Глава 19
Я очнулся при полной памяти, но с поистине королевской головной болью, изрядно мешавшей насладиться новообретенными воспоминаниями...
— Эй! Эй, Мэтт!
Голос был девичьим, знакомым, и звенел странным щебечущим акцентом. Одно мгновение казалось, будто все Приключившееся было просто кошмарным сном, но я сразу понял: говорит не та женщина, и той женщины уже не услыхать вовеки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54