- Умная девочка... Доругаемся позже! Гляди!
- Куда?
- Вон, видишь? Полное собрание служебных экипажей, прямо возле мотеля. Когда мы проезжали Кариньосо полчаса назад, их еще не было... Черт возьми!
- Что случилось?
Голос Гейл внезапно сделался настойчивым, едва ли не умоляющим.
- Старина Ренненкампф собственной персоной. Величайший атомщик всех времен и народов. Я видел десятки фото на передовых полосах... Кажется, его повергли в безмятежное, сосредоточенное раздумье, каковое и приличествует пожилому ученому светилу...
Не стоило тормозить. Надо было промчаться мимо, не пялясь в упор на седовласого старца, брызгавшего слюной от бешенства и за что-то честившего на все корки смуглого человека, застывшего подле грузовика с надписью "Правительственная служба Соединенных Штатов" на борту.
Пожалуй, мне любопытно было узнать: двинется ли Ренненкампф напролом, сквозь непролазные заносы, или намерен выждать; или просто разносит вдребезги очередного беднягу, повинного в том, что не сумел разогнать собиравшиеся тучи поганой метлой... Положительно следовало хотя бы краем уха поймать хотя бы тень бесцветного намека: отложат испытания вновь или ничтоже сумняшеся приступят к ним...
Я поравнялся с бушующим Ренненкампфом, наполовину высунувшись из окошка, остановился и внезапно услыхал визгливый вопль:
- Мэтт!
Вывалившийся из мотеля человечишко замер у порога, разглядывая мою физиономию, а потом рысцой припустил по тротуару. Прямо ко мне.
- Мэтт Хелм! Привет! Как ты сюда попал, шелудивая кляча?
Изо всех вопросов, которые мне желалось бы услышать именно здесь и сейчас, этот безусловно числился последним.
Глава 14
Любопытно, я даже не помнил парня. То есть, хочу сказать, повстречав его среди оживленной улицы, прошагал бы мимо и не поздоровался - не от хамства избыточного, а по забывчивости. Слишком уж много миновало времени.
Однако теперь мозг заработал в полную мощь, и я умудрился даже выудить из потаенных извилин соответствующее имя. Кстати, мне и по должности положено хранить в голове множество имен и лиц.
Мы работали вместе еще в нежной юности, перед войной, когда я таскал на груди новехонькую "лейтц-камеру", известную как "Лейка", а на берете носил репортерскую карточку, подражая журналистам, шныряющим по экрану кинематографа. Правда, потом, будучи люто и безжалостно высмеян собратьями, переместил удостоверение в боковой карман.
Оставалось лишь распахнуть дверцу, шагнуть на асфальт и отдать правую руку на дружелюбнейшее растерзание. Парень был одним из тех нестареющих, вечно розовых, пухлощеких субъектов, которые всех помнят и всех признают, и всех любят пуще себя самих, и всегда рады встречам. Счастливый народ... Я помню сотни людей я охотно заплатил бы, чтоб забыть напрочь добрую половину...
- Вспышка-Хелм! - завопил субъект. - Как пишется, разрази тебя? Как фотографируется? Сколько нынче платят?
- Когда как, - ухмыльнулся я. - Постоянной службы не ищу, работаю вольным стрелком.
Это жаргонное выражение, значащее у газетчиков "независимый репортер", в устах покорного слуги прозвучало иронической и непреложной истиной. А заодно и совпало с легендой: мистер Хелм, фотограф и журналист из Калифорнии.
- А тебя какого лешего по сугробам носит? - осведомился я. - Ты же, вроде, подавался в столицу, политическим обозревателем делаться.
Звали парня Франком Мак-Кенной, только Фрэнком его на моей памяти не именовали. Он был общеизвестен в качестве Дружка. Таковым и оставался. Я припомнил, что в кабине обретается Гейл, освободился от рукопожатия, сделал небрежный жест:
- Солнышко, это Дружок Мак-Кенна. Дружок, это Гейл.
Мак-Кенна расплылся в лучезарной улыбке. Сделал шаг в сторону пикапа.
- Руки прочь от моей дамы, Дружок, - предупредил я. - Кстати, что за бедолагу разнимает на составные части Ренненкампф?
- Нальди, сейсмографа... Ох, и голова! Может уловить и записать бурчание в голодном животе по ту сторону Скалистых гор. Усеял приборами все отроги в радиусе двухсот миль! И втолковывает Ренненкампфу...
- Пытался втолковать, - ядовито заметил я.
- Да, пытался... Что при эдакой погоде и мечтать нечего об испытаниях. Он отправится вместе с нами, в бункер.
- С вами? Кто же вы?
Дружок поколебался, бросил на меня испытующий взгляд, но природная болтливость возобладала.
- Мы, - промолвил он, почти заметно раздуваясь от гордости, - знаменитые журналисты и обозреватели, удостоенные особого доверия за честность и любовь к отечеству. Мало быть просто хорошим репортером, нужно еще доказать, что прабабушка твоя ни разу не болтала в лондонском ресторане с наклюкавшимся Карлом Марксом.
Он мотнул головой в сторону мотеля.
- Там еще чертова куча выдающихся ученых. Отогреваются, млеют... Еще есть сенаторы и конгрессмены. И попробуй, скажи, будто не знаешь, чего ради сыр-бор загорелся!
- Догадываюсь, - ухмыльнулся я.
- А уж охраны сюда пригнали! С наибольшущей буквы "О", между прочим! Высморкаешься, выбросишь салфетку - и тотчас несется ищейка. Подбирает, разворачивает, убеждается: в бумажке - простые сопли, никаких шпионских записок. Все. Остаешься вне подозрений. До следующего чиха, разумеется...
- Стало быть, - вздохнул я, - посторонним на репортаж надеяться нечего. Дружок замахал руками:
- И думать забудь! Хотя...
Парня буквально распирало сознанием собственной исключительности. Дружок не утерпел. Понизил голос.
- По старой дружбе... Только я тебе ни словечка не говорил! Секретные сведения! В Карлсбаде, в Национальном парке, запретили посещать подземные гроты. Знаешь, эти: со сталактитами, сталагмитами, боковыми ответвлениями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50