Но все же в чаще был проход, который привел нас к полянке, похожей на просторную комнату, — своего рода лесную пещеру.Химинес занялся разводом часовых, а я подошел к женщине, которая сидела на корточках около лежащей на траве незнакомой девушки. Я знал, что это была девушка, потому что именно ради ее спасения мы и предприняли всю эту безумную операцию. Если бы я не знал этого, я, возможно, был бы иного мнения относительно пола этого существа. Есть некий предел пыток и голода, за которым вопрос о половой принадлежности теряет всякий смысл. Женщина подняла на меня глаза.— Она немного поела, — сказала женщина по-английски. — А теперь спит. Не надо ее будить без особой надобности.Я не стал спрашивать, откуда она так хорошо знает английский.— Она сможет идти? — спросил я.— Не знаю. Сюда мы ее несли на руках. Она бы изрезала ступни в кровь: мы не нашли обуви в том закутке, где ее держали. Она лежала там в грязи, вот в этих лохмотьях. Она пришла в сознание лишь ненадолго и передала написанное на деревяшке послание для вас. Но и в тот момент она не смогла и рта раскрыть. Ее очень сильно мучили, так что она не в силах говорить. — Лицо женщины потемнело от гнева. — Эль Фуэрте и его люди — сущие звери, сеньор!— Его люди, возможно, все еще остаются зверьми, — ответил я. — Но Эль Фуэрте уже обратился в ничто. С двумя двенадцатиграммовыми дробинами в груди.До сего момента эта мысль почему-то не особенно грела мне душу. То есть я хочу сказать, что у меня не было никакой личной причины не любить генерала Хорхе Сантоса, которого я пристрелил. Но сейчас, присев рядом с бесчувственным телом, я обрадовался, что не промахнулся.Зрелище было не из приятных. Хотя раньше нам не доводилось встречаться, я знал, что наш специальный агент под кодовым именем Шейла довольно привлекательная женщина двадцати шести лет. Она ходила в хорошие школы. И до поступления в нашу организацию успела выйти замуж и развестись, но причины развода в ее личном деле не упоминались. Судя по ее досье, росту в ней было пять футов два дюйма, вес — сто пятнадцать фунтов, у нее были серые глаза и каштановые волосы до плеч — выбеленные и выкрашенные в золотистый цвет для задания: блондинки в этих краях встречаются редко, и их сразу примечают, а она хотела привлечь внимание генерала Сантоса и возбудить его мужское любопытство — что, по слухам, не представляло для нее труда.По последним полученным от нее сведениям, она направилась в джунгли на джипе, которым управлял местный шофер, симпатизировавший революционерам. Она везла с собой кучу фотоаппаратов и магнитофон, изображая молодую журналистку из левого журнальчика, которая готовила статью о героях повстанческого движения. На ней были надеты яркая блузка с вызывающим вырезом и обтягивающие джинсы.Все должно было произойти как в старой истории про Далилу и Самсона. Если бы план удался, то рано или поздно она должна была стоять возле мертвого генерала Сантоса с дымящимся большим пистолетом в руках, сжимая на груди порванную комбинацию и истерически рыдая. Подсадным правительственным агентам в деревне вменялось предотвратить слишком решительные меры ее наказания: было решено, что в возникшей после гибели Сантоса панике они тихо выведут ее из деревни и спрячут в надежном месте. Если бы все так и получилось, меня бы не вызывали и не вручили дальнобойное ружье, с помощью которого мне предстояло уложить мятежного генерала с трехсот пятидесяти метров или что-то около того...Но все получилось иначе. К несчастью для Шейлы. Весь план полетел к черту, и мы не могли понять, по какой же причине. Но ее явно каким-то образом “раскололи” и схватили. И она явно понесла всю тяжесть наказания. Теперь, спустя полтора месяца после ее провала, от ее блузки и джинсов почти ничего не осталось — как мало что осталось и от симпатичной двадцатишестилетней женщины, которую облачили в этот наряд и отправили в джунгли Коста-Верде. Изможденная, похожая на огородное пугало, грязная фигурка в лохмотьях, лежащая передо мной на траве, весила не более восьмидесяти фунтов.Ей отрезали чуть не все ее псевдозолотистые волосы — теперь спутанные и потемневшие, — то ли мачете, то ли стыком, как я решил, в знак унижения и позора, и изуродовали левую руку. Рука была обернута в замызганную драную тряпку — видимо, остатки то ли шелковой, то ли нейлоновой части женской одежды. Я поглядел на перевязанную руку и перевел вопросительный взгляд на смуглолицую женщину. Та пожала плечами.— Они пытались заставить ее заговорить, назвать имена ее сообщников в деревне, сеньор.— Она назвала?— Стали бы мы рисковать своей жизнью, если бы она это сделала? — Я подался вперед, вознамерившись осмотреть обезображенную руку, но женщина поспешно предупредила мое движение:— Не трогайте ее, сеньор!— Почему?— Ну, вы же мужчина!Она произнесла эти слова таким тоном, точно они все объясняли, и, пожалуй, так оно и было. Я молча взглянул на нее, а она — на меня. Надо сказать, это была довольно миловидная женщина, при том, что ее красота отличалась какой-то первобытной чувственностью. Я решил, что она не особо жалует мужчин. Но в ту минуту я и сам был о них не лучшего мнения.— Ясно, — сказал я, снял рюкзак и раскрыл его, встав на колени. — Но ей придется на секунду подавить свое естественное и оправданное отвращение к мужчинам. Не нравится мне ее рука. Я хочу сделать ей инъекцию пенициллина.— Я сама сделаю инъекцию. Я умею. Если вы дотронетесь до нее хоть пальцем, она начнет кричать, царапаться, даже драться. Нам пришлось непросто, когда мы ее сюда несли.— Ладно. Предоставляю ее вашим заботам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59