Вы должны учиться. Вы должны работать. В мире много дел и без этих голосов».
Каждый вечер я приходил к Олегу. Мы просматривали расчеты, толковали о заметке для «Астрономического журнала». А потом колотили по клавише старого пианино, слушали наше произведение — голос звезды, симфонию из одной ноты. Размышляли, к какой еще звезде приложить наш стетоскоп.
— Арктур, — сказал я.
— Арктур? — Олег полистал справочник. — Нет, неинтересно. Давай лучше Эр Тэ Козерога. Магнитная переменная звезда, классический случай…
Он посмотрел на меня и закончил:
— А впрочем, делай что хочешь. Тебя заставлять — все равно что плыть против течения.
Он усмехнулся, но не иронически, как обычно, а очень доброй улыбкой довольного человека.
Олег оказался прав. Арктур не звучал вовсе. Я получил в решении нуль, точно нуль. Чувствовал себя обиженным, будто у меня отняли вещь, которой я дорожил больше всего на свете.
Арктур ярко светил по вечерам над восточным горизонтом, бессловесная звезда, красивая посредственность с абсолютным нулем в звуковом спектре. Огорчение мое прошло, и последние дни перед отъездом в горы я думал уже о другой идее. Она пришла мне в голову неожиданно и заслонила Арктур, станцию, Олега.
Я думал о голосе вселенной.
5
После обеда Бугров с Докшиным сложили тарелки и понесли на «камбуз». Я хотел обговорить новую идею, и, когда Володя вернулся, мы начали толковать об одном и том же на разных языках. Бугров ходил по комнате, двигая стулья.
— У человека пять чувств, верно? — сказал он.
— Допустим. Знаешь, я думаю, что можно слышать не только звезды.
— Мы вообще не можем слышать звезды, — отрезал Володя. — Я говорю, что нужно использовать остальные четыре чувства.
— Володя, есть один универсальный объект, и если удастся услышать, как он звучит…
— Универсальными бывают магазины… Я утверждаю: звездную песню нельзя услышать…
— Я имею в виду грохот взрывающейся вселенной, — закончил я.
— …Но ее можно увидеть! — поставил точку Бугров.
И лишь тогда до каждого из нас дошел смысл.
— Грохот взрывающейся вселенной? — вскричал Бугров.
— Увидеть звук?! — изумился я.
— Да, да, увидеть, если ты придумаешь как, — нетерпеливо сказал Володя. — Ты серьезно говоришь — грохот вселенной?
— Серьезно. Но разве можно видеть то, что положено слышать?
И мы опять заговорили на разных языках, начали выяснять друг у друга, что каждый из нас имел в виду. Постепенно я вообще перестал понимать, а Володя неожиданно закричал:
— Геннадий!
Докшин явился немедленно. Уселся на столе, заявив, что, когда Володя ходит по комнате, самое безопасное место под потолком.
— Мы будем излагать, — сказал Бугров, — а ты слушай и не давай нам перебивать друг друга.
— С твоим приездом, Сережа, — усмехнулся Гена, — жизнь на станции заметно полегчала. Я имею в виду себя. Приятнее, знаешь, выступать в роли судьи, чем ответчика. Ну-ну, — добавил он в ответ на нетерпеливый жест Бугрова, — это только вступительное слово. Прошу стороны высказываться. Ты, Сережа…
6
Десять миллиардов лет назад Метагалактики не было. Закончилась очередная пульсация, и вещество сжалось в предельно тугой шар, настолько плотный, что в нем не мог существовать ни один атом. Давление, плотность, температура, тяжесть раздробили атомы на отдельные частицы, но и этим частицам стало тесно. Шар все сжимался, и частицы начали вдавливаться друг в друга.
В этот момент родилась Метагалактика.
Шар — первичный атом мироздания — взорвался, как перегретый паровой котел. Врассыпную бросились частицы, почти со световой скоростью удаляясь от колыбели вселенной. Но еще быстрее неслись фотоны и нейтрино, определяя границы будущей Метагалактики. Частицы разбегались, плотность падала, пространство распрямлялось. Появились атомы. Через несколько дней после взрыва Метагалактика была еще невелика, но плотность ее заметно упала, всего только миллион тонн в одном кубическом сантиметре — пирамида Хеопса в кулаке.
В тот момент, когда взорвался первичный атом, раздался страшный, непередаваемый грохот, и первая звуковая волна понеслась вдогонку свету. Температура была так высока, что звук в то время почти не отставал от света. Две волны неслись одна за другой, и каждый, кто мог увидеть зарождение Метагалактики, мог и услышать трубный глас рождающейся вселенной.
Температура падала, начал выдыхаться и звуковой фронт. Через много миллионов лет — ничтожное в масштабах вселенной время — свет ушел далеко вперед, а звук — это был уже не трубный глас, а тихий шепот — плелся далеко позади, огибая новорожденные галактики, умирая и возрождаясь вновь.
Когда-нибудь люди полетят к звездам. Полетят к близкому Сириусу и далекой Бетельгейзе. Они будут пролетать мимо странной звезды Эр Тэ Козерога. Экипаж звездолета соберется в кают-компании, капитан включит звуковой локатор, и высокий свист раздастся из динамиков — это звезда будет салютовать людям. Но неожиданно свист смолкнет, люди беспокойно посмотрят друг на друга. И тогда вновь оживут динамики. Что это будет шепот или вой, низкое с присвистом урчание или каскад, фейерверк, симфония? Люди будут слушать, приборы — записывать, и это мгновение никогда не сотрется из памяти. Возвратившись на Землю, космонавты расскажут о том, что далеко от солнечной системы встретили в пространстве эхо. Далекое, слабое, затерявшееся. Эхо взрыва, породившего мир. Голос вселенной.
7
Бугров остался равнодушен.
— Неплохо, — сказал он. — Опять горы расчетов, а в конце пшик. Наблюдение — вот что нужно. Как ты считаешь, Гена?
Докшин сидел, подперев кулаком голову, смотрел в одну точку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10