Не потому, что писатели плохие. Просто
фантастика, которую я могла бы полюбить, - это реалистическая проза
будущего тысячелетия. Но даже если вы хорошо представляете, каким оно
будет, все равно ваше описание останется плохим. Вы описываете будущее из
прошлого, знаниями прошлого, языком прошлого. О будущем нужно писать
языком будущего.
- Вы меня поражаете, - сказал Вадим. - Я и не предполагал такой точки
зрения... Дело в том... В общем, я хотел попросить вас прочитать несколько
страниц.
- Вы пишете фантастику?
Ирина подумала, что не могла так ошибиться. Вадим показался ей
любопытным человеком, но если это всего лишь скрываемая графомания...
- Это не фантастика, - Вадим выглядел совершенно растерянным. - Это
скорее... Не знаю... Пожалуйста, не принимайте это за попытку
сочинительства, а меня - за графомана...

2
А где-то в это время заходит солнце. Темнеет. Из морозного воздуха,
из вечерней дымки рождается тихая мелодия. Она еле слышна. Но она еле
слышна везде - у театрального подъезда и на площади. Вечер напевает
мелодию - несколько тактов из сегодняшнего спектакля. Я слушаю музыку,
пересекая площадь у квадриги Аполлона, я даже поднимаю руку, пытаюсь
поймать в ладонь несуществующее. Музыка звучит - по традиции рефрен
повторяют десять раз - и все дневное уходит из мыслей. Уходят споры с
режиссером, долгие и нудные вокализы, которые я воспринимаю как неизбежное
зло, так и не научившись любить их. Уходят часы в холостяцкой квартире - в
ней есть все, что мне нужно, и потому кажется, что в комнатах пусто. В них
нет чужого: запаха легких духов, уюта, какой-нибудь шкуры лигерийского
эвропода, небрежно брошенной на пол. Я уже привык и не чувствую себя
одиноким, потому что со мной всегда память о днях, когда мы были вдвоем.
Просто я редко вспоминаю - иначе было бы еще труднее...
Когда музыкальный рефрен звучит в десятый раз, я подхожу к двери
своей гримерной, открываю ее контрольным словом и смотрю на свои ладони -
ладони Риголетто. Или Фигаро. Может быть, Горелова. Иногда Елецкого,
Я начинаю гримироваться и страдаю, потому что в это время герцог
Мантуанский соблазняет мою дочь. Или радуюсь, предвкушая победу над
злосчастным доктором Бартоло. Может быть, тоскую по далекой и недостижимой
Земле, затерянной в космических безднах. А иногда мучаюсь ревностью,
потому что графиня Лиза не любит меня...

Обсерватория стояла на холме, горы, сизые, дымчатые, толпились у
горизонта. Единственная дорога во внешний мир, казалось, исчезала в жаркой
пелене, не пропетляв и километра.
В лабораторном корпусе было душно и сумрачно - свет проникал в
коридор только сквозь матовые стекла десятка дверей, Ирина открывала двери
наугад, пока не нашла Вадима в комнате со странной табличкой "...и
туманностей". В комнате шел семинар, и Вадим вышел с Ириной в коридор.
- То, что вы мне дали, - сказала Ирина, - не так уж плохо. Во всяком
случае, не графомания. Вы пишете?
- Нет, Ирина Васильевна. Я не знаю, что это. Не фантазии и не
реальность. Если вы готовы слушать... Просто слушать, не обязательно
верить...
Вадим говорил неожиданно тихо, короткими фразами, смотрел напряженно.
- Давайте пойдем в лес, - предложил Вадим. - Душно здесь. И люди... Я
всегда ухожу, когда хочу подумать или...
- Пойдемте, - согласилась Ирина.
Тропинка заросла травой, и ее приходилось угадывать. В лесу жара
сменилась сырой прохладой. Под ногами пружинили смоченные непросыхающей
росой многолетние слежавшиеся слои опавших листьев. Они готовились принять
новый слой - на деревьях уже кое-где проступала осенняя золотизна.
Ирина села на пень и улыбнулась Вадиму. Он заговорил, будто всю
дорогу от обсерватории обдумывал первую фразу и теперь боялся ее забыть.

Вадим учился на третьем курсе физфака, когда ему приснился странный
сон. Он певец, готовится в своей гримерной к выходу на сцену. Он
гримировался сам, тщательно и медленно накладывая слои приятно пахнущей
мази. В зеркале было видно вытянутое лицо, высокие брови, острый, будто
клюв, нос. Вадим напевал вслух мелодии из оперы "Трубадур", которая пойдет
сегодня в Большом зале.
Вадим пошел на сцену, ощущая на себе тяжесть настоящих металлических
лат. На сцене был парк - низко свесились над прозрачным прудом ивы, цвели
на клумбах огромные красные гладиолусы, а в глубине кипарисовой аллеи
островерхими башенками подпирал звездное небо замок, погруженный во тьму.
Он прислонился к шершавому стволу дерева и запел низким, мягким и мощным
баритоном, радостно чувствуя, как пружинит выходящий из гортани воздух...
Когда Вадим проснулся, голова была совершенно ясной, будто после
глубокого сна без сновидений, и тем не менее он помнил все. Он никогда не
занимался музыкой. Родители отдали его в школу с математическим уклоном,
и, полюбив точные науки, Вадим считал знание их вполне достаточным. Но в
то утро мелодии звучали в памяти, мешая сосредоточиться, - предстоял
экзамен по матфизике.
Вадим явился на экзамен, успел сказать несколько слов, объясняя
теорему Коши для вычетов, и неожиданно обнаружил, что стоит перед огромным
стереоэкраном. Впереди чернота, только яркие звезды полыхали, словно
подвешенные на невидимых нитях. В центре экрана угадывалось сиреневое
пятнышко. Вадим не чувствовал ни изумления, ни растерянности. Ему было не
до того. Экспедиция подходила к цели, и он, Андрей Арсенин, певец, никогда
прежде не летавший в космос, должен был принять решение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21